Н Ланская - Обрусители

Петра Ивановича точил какой-то невидимый червь, не давая ему покоя ни днем, ни ночью: напрасно пробовал он чем-нибудь развлечься, бросался к гимнастике, выдумывая новые усложненные фигуры, садился играть в шахматы с доктором Пшепрашинским, пробовал учить детей каким-то шарадам - все это утратило свой прежний смысл. Среди своих гимнастических упражнений, он вдруг останавливался в какой-нибудь нелепой позе, глубоко задумавшись, в шахматах был каждый раз побиваем, a детям толковал так безтолково, что они не могли уразуметь ни одного из его объяснений. Музыки не мог выносить вовсе, и бедный запыленный Шредер стоял запертый к великому огорчению «пани маршалковой». По временам, Петр Иванович хватал себя с тоскою за голову, говоря, «что все это надо кончить» и шагал из угла в угол, пугливо озираясь и вздрагивая при малейшем шуме. Над благоустроенным домом «пана маршалка», над его гостиной с киевской мебелью н петербургскими занавесками опустилась темная тута, наводя уныние на всех посетителей. С Петром Ивановичем стали обращаться осторожно, как с больным или немного тронувшимся: ему не противоречили, слушали снисходительно все, что он говорил и, ласково улыбаясь, не давали заметить, что он иногда заговаривается.

К весне, когда все в природе начинает оживать, a сердце каждого человека радостно бьется и замирает, Петр Иванович почувствовал себя так скверно, был так расстроен и растерян, что осторожный Иван Иваныч, боясь ответственности посоветовал Мине Абрамовне созвать консилиум. Консилиум собрался, и ученый ареопаг местных эскулапов, зловеще качая головами, мешая латынь с польским жаргоном, принялся за исследование... He смотря на то, что все четверо были отличные диагносты, что, не задумываясь, произносили самые решительные приговоры о жизни и смерти, ручаясь своими головами - тут все они стали в тупик; собственно болезни никакой не было, по крайней мере, её нельзя было формулировать, но внутри субъекта было что-то не совсем ладно. - Что внутри у него не совсем ладно, отлично знал сам Петр Иванович, и когда врачи ушли, ни в чем не сговорившись и прописав какой-то вздор, неразгаданный пациент горько улыбнулся и швырнул под стол прописанный рецепт.

XXVII.

Прошло около двух лет. Последняя война только что кончилась. В городе не было уже ни Колобова, ни Орловых, ни Шольца. Уездом заправлял исправник Акула. Первым человеком в городе стал судья Натан Петрович. Везде было тихо, спокойно, хорошо. Казалось, не было даже надобности в прокуроре...

В один из четвергов ждали пассажирского парохода из Киева, и евреи со всех улиц спешили на пристань. Вдали раздался свиток, показался белый дым, толпа подалась вперед и несколько жиденят полетели кувырком с крутого берега. Вверху раздался хохот, внизу кто-то взвизгнул и еврейское: «о вей мир!» огласило пристань. Пароход медленно подходил, шумя своими колесами и изредка давая свистки.

С пароходом возвращался Скорлупский. На его лице была написана огромная новость. Она светилась сквозь очки в его глазах, прорывалась в улыбке, которой он не мог сдержать даже в то время, когда его со всех сторон толкали в битком набитом пароходе. Он боялся одного: как-бы не застрять с саквояжем в узеньких дверях каюты при выходе. Наконец, Скорлупский слава Богу, проскользнул. Он просто рвался вперед; он едва мог дождаться, пока положат пароходные сходни на пристань и, раз десять рискуя окунуться в воду, бросился на берег.

- Знаете новость? - закричал он, увидев в толпе старика Гусева.

- Неужели опять война? - воскликнул, начитавшийся «Нового Времени», Гусев.

- Какое! Лупинского отдали под суд...

- Что Бы, Господь с вами! - проговорил, бледнея от такой неожиданности, старик. - Ведь он же подряд взял?..

В подряде-то вся штука: открылось крупное мошенничество... Помните гнилой овес? Еще в газетах даже упоминалось, - ну, вот это самое и есть.

- Эк ему с овсом-то не везет! - сказал в раздумье Гусев, припоминая старую историю времен Зыкова.

- Да разве он один? тут их целая компания... Одних полковников сорок, да майоров двадцать восемь.

Старик Гусев слушал с застывшим ужасом удивления на лице. Подошли Платон Антонович, судья Натан Петрович, доктор Пшепрашинский, кое-кто еще...

- Слышали новость? - спрашивал каждого Скорлупский и каждому рассказывал, пробираясь вперед, среди шумевшей толпы, в сопровождении своей маленькой свиты.

Платон Антонович вздохнул.

- Знаете пословицу: повадился кувшин по воду...