Чарльз Сноу - Наставники. Коридоры власти

К тому времени, о котором я рассказываю — шел тысяча девятьсот тридцать седьмой год, — он уже десять лет был в колледже старшим наставником. Я познакомился с ним в тридцать четвертом году, когда Фрэнсис Гетлиф, зная, что я хотел бы заняться теоретическим исследованием права, предложил Совету колледжа принять меня на работу. Джего поддержал мою кандидатуру (угадав со свойственной его живому воображению проницательностью, почему я решил в корне изменить жизнь на пороге тридцатилетия) и с тех пор полюбил меня, как обыкновенно любят своих протеже.

— Очень рад, что вы дома, Элиот, — сказал он, глядя на меня через столик. — Мне обязательно нужно с вами поговорить. Я просто не уснул бы, если б мне пришлось ждать до завтрашнего утра.

— А что случилось?

— Вам говорили о предстоящем медицинском обследовании ректора? — спросил Джего.

Я кивнул:

— Завтра утром надо будет справиться о результатах у его родных.

— Мне уже все известно, — сказал Джего. И мрачно добавил: — К несчастью.

Джего на минуту умолк, потом заговорил снова:

— Вчера вечером его положили в больницу. А после зондирования сразу отправили домой. Результаты получены сегодня днем. Ни малейшей надежды. Врачи сказали, что шесть месяцев — предельный срок.

— Что же они обнаружили?

— Рак. Оперировать бесполезно. — Лицо Джего искривила мучительная судорога. — Надеюсь, мой конец будет не таким ужасным.

Я промолчал, думая о нашем ректоре, мне вспомнилась его дружеская, только среди своих, язвительность и скромные, но утонченные вкусы, искренняя религиозность и бесконечные споры с Джего.

А Джего, заметив, что я не отзываюсь на его последнюю реплику, заговорил опять:

— Это совершенно невыносимо, Элиот, думать, что Вернона Ройса ждет такая страшная смерть. Я не могу сказать, что мы всегда понимали друг друга… Вы ведь знали о наших разногласиях?

Я кивнул.

— И все же он очень помог мне в прошлом триместре — не по службе, так сказать, а по дружбе. У меня, если помните, была нездорова жена, а я, не умея облегчить ее страданий, чувствовал себя никчемным, бесполезным и никому не нужным: мне казалось, что я просто тяжкая обуза — для нее, для себя самого, для всех… И вот однажды Ройс предложил мне прогуляться с ним. Ему хотелось немного подбодрить меня. Он сказал, что часто думает о моей жене, что его очень тревожит ее состояние. Он, наверно, догадался, как меня огорчает та холодность, с которой к ней здесь относятся. Он говорил совсем недолго — мы и дошли-то всего до Уотербича, — но его слова растрогали меня почти до слез. Ведь беды наших любимых часто причиняют нам самые горькие мучения. — Губы Джего внезапно тронула мягкая улыбка. — Впрочем, вам ли это объяснять, Элиот? Я почувствовал, что нам одинаково трудно, когда вы познакомили меня с вашей женой. Как только ей станет лучше, вы обязательно должны пригласить меня к вам домой, в Челси, еще раз. Она, видимо, слишком много перенесла в жизни. Но мне было очень приятно у вас… — Джего на мгновение умолк и опять заговорил о ректоре: — С того дня я стал совсем по-иному относиться к Ройсу. Надеюсь, вы понимаете, как страшно потрясла меня сегодняшняя новость?

Потом он с горечью воскликнул:

— Подумать только, Элиот! Ведь мы гуляли с ним во второй раз всего месяц назад! Я неважно себя чувствовал, а он по-обычному быстро семенил вперед, и мне было трудно за ним угнаться. Тогда я был уверен — каждый был бы уверен! — что он гораздо здоровее меня.

Джего помолчал и добавил:

— Сегодня врачи вынесли ему приговор.

Он глубоко, искренне, пылко сочувствовал умирающему. Но слишком откровенно показывал, что ощущает себя участником драмы, — именно такая откровенность и коробила многих людей. По-настоящему сдержанный человек не должен страдать напоказ.

— Да, врачи вынесли ему приговор, — повторил Джего. — Но я слышал еще одну чудовищную новость. Есть человек, который даже не догадывается об этом.

Он опять умолк и после паузы закончил:

— Сам больной. Ему ничего не сказали.

У меня вырвалось удивленное восклицание.

— По-моему, это бесчеловечно, — сказал Джего. — Врачи скрыли от него правду. Больше того, уверили, что через месяц или два он поправится. И когда мы будем навещать его, нам придется поддерживать эту ложь.

Он поглядел мне в глаза и отвернулся к камину. Я оставил его на минуту одного и спустился в кладовую, чтобы принести кувшин с водой, сифон и бутылку виски. Мороз крепчал, вода в кувшине казалась ледяной. Когда я вернулся с подносом в комнату, Джего стоял у камина, опустив голову и опершись локтями на мраморную каминную доску. Пока я подходил к столику, ставил поднос и устраивался в кресле, Джего не шевелился. Потом повернул голову, посмотрел на меня сверху вниз и сказал: