Исроэл-Иешуа Зингер - Чужак

За прошедшие несколько лет крестьяне не раз требовали от войта выгнать Цегелека, убрать паршивую черную овцу из стада. Но войт ничего не предпринимал.

— Пока его не схватили за руку, сделать ничего нельзя, — возражал он. — Таков закон.

Теперь, после того как у Рефоэла-мельника свели лошадей из стойла, кровь у крестьян закипела от негодования на Цегелека.

— Что ж ты за староста, — кричали они войту, — если не можешь защитить деревню от зла? Что же ты за хозяин, если мы не можем быть спокойны за лошадей в наших конюшнях?

Войт, растерянный и смущенный этими выкриками в свой адрес, стоял, уронив голову. Вдруг он расправил грудь, выставил напоказ бляху — знак своей должности — и стукнул палкой о землю.

— Что тут бабы с детьми делают, зачем таскаются следом? — разозлился он. — Мужики словом не могут перекинуться! По домам, бабы, по домам!

Бабы переглянулись с мужиками, ища у них поддержки, но мужики не поддержали их. Глаза у мужиков были злые. Бабы поняли, что они здесь лишние, забрали детей и нехотя повернули домой. Когда они отошли на порядочное расстояние, войт поднял руку, призывая к вниманию.

— Мужики, — тихо сказал он, — умеете держать язык за зубами?

— Надо будет, будем держать, — раздались в ответ голоса.

— Слушайте же, что я вам скажу, — таинственно проговорил войт. — Я ничего не могу сделать Цегелеку. Я ничего не нашел. Но к чему вам я? Крестьяне могут сами решить, что делать с вором, а я ни о чем не узнаю…

Никто и слова не успел вымолвить, а войт уже запахнул свое длинное коричневое пальто и быстро ушел.

Крестьяне переглянулись:

— Правильно сказал!

— Давно пора.

— Если от полиции не добиться правосудия, сами добьемся.

— Крестьянское правосудие, братцы!

— Пошли обратно к Цегелеку!

— Расправимся с ним, сукиным сыном!

— Кишки выпустим!

Ян-кузнец поднял прокопченную, перемазанную руку.

— Не вопите вы все вместе, словно гуси! — сказал он. — Дело нужно делать обдуманно: так, чтобы никто ничего не знал и не голыми руками. Цегелек — живодер, может, у него ружье в доме есть.

— Правильно, — согласились крестьяне, — верно говоришь, Ян.

Кузнец усмехнулся в усы, довольный похвалой, и начал отдавать приказы как старший:

— Идите по домам и никому ничего не говорите, даже своим бабам — ничего. Ночью, когда бабы и дети уснут, возьмите с собой, что под рукой — топор, нож или дубину, — и собирайтесь на мельнице у Рефоэла. Оттуда мы потихоньку пойдем к Цегелеку. Когда завтра явится полиция, никто ничего не знает. Не забудьте же — встречаемся у мельницы!

Крестьяне молча разошлись по домам, к своей работе. Рефоэл-мельник вернулся к себе. Но пошел не на мельницу, а на кухню, к жене.

— Бейла, — тихо сказал он, — новое несчастье на мою голову.

Бейла заломила руки, еще ничего не узнав.

Рефоэл рассказал ей, испуганный, то, что ему запретили рассказывать.

— И меня они с собой позвали, — проговорил он со страхом. — Что же делать?

Рефоэл и его жена сидели и молчали. Они понятия не имели, что им делать. С детства живя в деревне, они знали, на что способны крестьяне, когда вершат свой суд. Никакой пощады не жди от них, если они вынесли приговор виновному. Особенно они жестоки с пойманным конокрадом. Такого убивают не спеша. И хоть Рефоэл и его жена верили, как и остальные обитатели деревни, что именно Цегелек свел из их конюшни лошадей, от одной мысли, что его убьют этой ночью, их бросало в дрожь.

— Горе мне, — вздохнул Рефоэл, — они велели взять с собой топор.

Хоть Рефоэл и не был шибко ученым, он знал, что убийство — хуже всего на свете. За всю свою жизнь он не пролил ни капли крови, не только что человека, но даже скотины. Он не выносил, когда соседи кололи свинью и та оглашала своим визгом всю деревню. Еще больше он страдал, когда деревенские мужики устраивали пьяные драки и оглоблями проламывали друг другу головы. При всей своей мощи он чувствовал отвращение к крови. Даже когда Рефоэл привозил к себе шойхета из местечка, чтобы тот зарезал теленка, он не мог смотреть на шхиту. Шойхет все убеждал его:

— Когда сказано благословение, скотина уже не чувствует боли, реб Рефоэл.

Рефоэл верил шойхету, но смотреть, как режут теленка, все равно не мог. На него накатывала тошнота. Теперь соседи позвали его прийти с топором, чтобы ночью расправиться с человеком, выпустить ему кишки.

— Что делать? Что делать? — спрашивал он себя, прекрасно зная, что у него нет никакого ответа.