Альфонс Доде - Жены художников

Как путешественник, достигший наконец цели своих странствий, любит вспоминать опасности и трудности пройденного пути, так Гильярден мысленно перебирал год за годом, свою жизнь с того дня, когда он впервые занялся ваянием в мастерской Жуфруа. [12] Жуфруа, Франсуа (1806–1882) — второстепенный французский скульптор академической школы. Тяжко дается начало тем, кто избрал эту проклятую профессию!.. Он вспоминал зимы в нетопленной комнате, ночи без сна, долгие хождения в поисках работы, глухую ярость, которую испытываешь, сознавая себя ничтожным, затерянным, безвестным в той огромной толпе, что теснит тебя, толкает, сбивает с ног, давит насмерть. И подумать только, что он сам, своими силами, не имея ни покровителей, ни состояния, сумел пробиться! Только благодаря своему таланту, милостивые государи!.. Запрокинув голову, полузакрыв глаза, предавшись сладостному созерцанию, почтенный г-н Гильярден вслух несколько раз повторил:

— Только благодаря своему таланту. Только благодаря своему та…

Его прервал чей-то громкий смех, сухой и дребезжащий-так смеются старики. Гильярден удивленно оглянулся. Он был один, совершенно один, с глазу на глаз со своим зеленым мундиром, распластанным против него, по другую сторону огня. И, однако, дерзкий смех не умолкал. А когда скульптор пригляделся поближе, ему стало казаться, что мундир уже не на том месте, куда он его положил, а сидит в кресле: фалды раздвинуты, рукава опираются о подлокотники, грудь приподымается, словно в ней трепетала жизнь.

Что за чудо! Мундир смеялся…

Да, это он, удивительный зеленый мундир, заливался неудержимым смехом, и смех колыхал его, сотрясал, подбрасывал, заставлял крючиться, взмахивать фалдами, время от времени прижимать оба рукава к бокам, как бы для того, чтобы унять вспышку веселости, буйной и сверхъестественной. А чей-то тоненький лукавый голосок между взрывами хохота пищал:

— Боже мой, боже мой! Сил больше нет смеяться! Сил больше нет смеяться!

— Черт возьми! Да кто же это наконец? — вытаращив глаза, спросил бедный академик.

Все тот же голосок еще более ехидно и лукаво пропищал:

— Да ведь это я, господин Гильярден, ваш расшитый пальмами мундир, я жду вас, чтобы отправиться вместе на заседание. Простите, что я так не вовремя прервал ваши размышления, но уж очень смешно было слушать, когда вы говорили о своем таланте. Я не в силах был сдержать себя… Скажите: неужели вы это всерьез? Неужели вы в самом деле думаете, что вашего таланта было достаточно, чтобы так быстро сделать карьеру, подняться так высоко, получить все, что вы имеете: почести, положение, славу, богатство?.. Неужели вы считаете это возможным, Гильярден? Загляните в себя, друг мой, прежде чем дать мне ответ, загляните поглубже. А теперь отвечайте! Видите? Вы не решаетесь.

— Но ведь я… — пробормотал Гильярден с забавным смущением, — я много работал…

— Да, много, неимоверно много. Вы труженик, неутомимый работник, кропатель. Вы считаете свою работу по часам, как кучера наемных карет. Но божественная искра, друг мой, золотая пчелка, которая залетает в мозг подлинного художника, пронизывая его сиянием и трепетом своих крыльев, посетила ли она вас когда-нибудь? Ни разу, вы сами это знаете. Вы всегда боялись этой чудесной пчелки. А ведь истинным талантом одаряет она одна. О, я знаю людей, которые трудятся не меньше вас, но иначе, чем вы, со всем пылом, со всеми терзаниями подлинных искателей и которым никогда не добиться того, что досталось вам. Давайте, пока мы одни, поговорим начистоту: весь ваш талант заключается в том, что вы женились на красавице.

— Милостивый государь! — гневно воскликнул Гильярден.

Голосок продолжал все так же невозмутимо:

— Вот это славно! Ваше негодование мне нравится. Оно убеждает меня в том, что, впрочем, знают все: вы скорее дурак, чем подлец. Полноте, не смотрите на меня так гневно! Во-первых, если вы ко мне притронетесь, хотя бы только изомнете или чуть порвете, нельзя будет явиться на заседание, и госпожа Гильярден будет недовольна, а ведь, по правде сказать, вся честь этого великого дня принадлежит ей. Это ее сейчас будут приветствовать пять академий. Ручаюсь вам, что если бы при моем появлении в академии я облегал не ваш, а ее стан, все еще прямой и прекрасный, несмотря на возраст, успех у меня был бы совсем иной… Черт возьми, господин Гильярден, надо же отдавать себе отчет в положении вещей! Этой женщине вы обязаны всем: особняком, годовым доходом в сорок тысяч франков, орденами, лаврами, медалями.