Альфонс Доде - Джек

Первое посещение Этьоля г-жой де Баранси доставило Джеку много радости и одновременно много тревог. Он гордился тем, что снова обрел мать, но знал, до чего она сумасбродна, болтлива, несдержанна в речах и поступках. Он опасался, что мать не понравится его невесте, опасался тех внезапных прозрений, быстрых и суровых оценок, которые так легко возникают в юных умах, даже когда они не вполне постигают то, о чем берутся судить. Вначале все шло благополучно, и Джек немного успокоился. Если не считать того, что Ида высокопарно обратилась к Сесиль со словами «дочь моя» и обвила руками ее шею, все сошло довольно гладко. Но когда, после сытного и вкусного завтрака, с г-жи де Баранси соскочила ее напускная торжественность и она по своей привычке стала вульгарно хохотать, показывая красивые зубы, когда она принялась без умолку болтать, рассказывая самые невероятные истории, к Джеку вернулись все его опасения. Веселое возбуждение настроило ее на авантюрный лад, и она удивляла слушателей своими необычайными приключениями. Доктор Риваль упомянул о родственниках, живших в Пиренеях.

— Ах да, Пиренеи! — Ида вздохнула. — Гаварии, горные потоки, море льда!.. Я совершила туда путешествие лет пятнадцать назад с другом нашей семьи, испанцем, герцогом де Касарес, — это брат генерала..-. Теперь-то я понимаю, какой это был сумасброд… По его милости я раз двадцать чуть не сломала себе шею. Вообразите: мы во весь опор летели в карете, в которую были впряжены четыре лошади. Наш экипаж был битком набит бутылками с шампанским! Ну и оригинал был этот душка-герцог!.. Я познакомилась с ним в Биаррице при весьма забавных обстоятельствах.

Сесиль в разговоре упомянула, что обожает море.

— Ах, дорогая крошка, если бы вы видели его так, как видела его я, неподалеку от острова Пальма, в штормовую ночь!.. Я сидела в салоне парохода с капитаном, довольно грубым господином, который настаивал на том, чтобы я выпила стакан пунша… А я отказывалась… Тогда этот мерзавец, потеряв голову, открывает окно на корме, берет меня вот так за шиворот — это был человек богатырской силы! — и держит над водой! Льет дождь, сверкают молнии, море бушует… Просто ужасно!

Джек пытался пресечь эти сомнительные воспоминания, но подобно тому, как каждая часть рассеченного червя продолжает жить и извиваться, рассказы Иды каждый раз возобновлялись с того самого места, на котором Джек обрывал их.

Между тем Сесиль держалась с матерью жениха почтительно и была с ней очень ласкова. Девушку только тревожило, что Джек был в то утро чем-то явно озабочен. Можно себе представить, что почувствовал бедный юноша, когда во время занятий он услышал, как девушка предложила его магери:

— Не хотите ли пройтись по саду?

Что могло быть естественнее? Но при мысли, что они останутся вдвоем, Джек затрепетал. Господи, что она там ей еще нагородит?.. Доктор объяснял ему урок, а он неотступно следил за матерью и невестой, которые шли рядышком по аллее сада. Сесиль — гибкая, стройная, сдержанная, как все по-настоящему элегантные женщины, — задевала подолом своей розовой юбки цветущий вдоль дорожек тимьян; Ида — величественная и все еще привлекательная — была слишком разряжена и манерна. На голове у нее кокетливо сидела шляпка с перьями — остаток былой роскоши. Она то шла вприпрыжку, кривляясь, как маленькая девочка, то внезапно останавливалась и чертила открытым зонтиком широкие круги в воздухе. Судя по всему, говорила только она. Слушая свою собеседницу, Сесиль время от времени смотрела вверх, на окно, где видны были склонившиеся друг к другу кудрявая голова ученика и увенчанная седой шевелюрой голова учителя. Впервые Джеку показалось, что урок тянется долго. У него отлегло от сердца только тогда, когда он оказался в лесу и, гуляя по тропинкам, почувствовал руку невесты, слегка опершейся на его руку. Знакомо ли вам это приятное ощущение, когда лодка под надутым парусом мчится, точно птица, разрезая волны так, что ветер свистит в ушах? Нечто похожее чувствовал влюбленный Джек всякий раз, когда шел под руку с Сесиль. Тогда ему казалось, что он победит все житейские трудности, все препятствия на своем пути — он черпал силы и бодрость в ее чистой любви, которая парила над ним в тех таинственных сферах, где обычно бушуют роковые вихри судьбы. Но в тот день присутствие матери нарушало все очарование. Ида решительно ничего не понимала в любви: она представлялась ей либо чем-то до нелепости сентиментальным, либо поводом для развлечения, чем-то вроде увеселительной прогулки. Указывая доктору на влюбленных, она то хихикала, то с глубокомысленным видом произносила: «Гм!.. Гм!» — или, опершись на его руку, начинала шумно и выразительно вздыхать, приговаривая: «Ах, доктор, какая чудесная вещь — молодость!» Но хуже всего было то, что на нее вдруг нападал страх, как бы не были нарушены приличия, и тогда она принималась окликать молодых людей, находя, что они чересчур уж уединяются: «Дети! Не уходите так далеко!.. Мы хотим вас видеть!» При этом она многозначительно таращила глаза.