Эрнст Юнгер - На мраморных утесах

Костры, освещавшие Кёппельсблеек, ещё тлели, но уже словно серебристой накидкой покрылись слоем белого пепла. Их мерцание падало на живодёрскую хижину, стоящую с воротами нараспашку, и красным светом окрашивало череп, поблескивающий на фронтоне. По следам, оставленным как вокруг кострищ, так и на внутренней части мерзкой пещеры и которые я не хочу описывать, можно было догадаться, что лемуры справляли здесь один из своих жутких праздников, его отблеск ещё лежал на местности. Мы, люди, затаив дыхание и точно сквозь щель, взираем на подобную дикость.

И должно было так случиться, что среди всех старых и давно уже лишившихся плоти голов, глаза мои обнаружили также две новые, насаженные на высокий шест, — головы князя и Бракмара. С этих железных кольев, на которых выгибались крюки, они смотрели на пылающие угли костров, заметаемые белым пеплом. Волосы молодого князя теперь поседели, но черты его показались мне ещё благороднее, в них отражалась та высшая, утончённая красота, которую накладывает только страдание.

При виде этого я почувствовал, как к моим глазам подступают слёзы — но те слёзы, в которых вместе со скорбью нас охватывает подлинное воодушевление. На этих бледных масках, с которых лоскутами свисала ободранная кожа и которые с высоты мученического столба взирали вниз на костры, играла тень некой улыбки высшей сладости и веселья, и я догадался, как с высокого человека в этот день шаг за шагом спадала слабость — как с короля, переодетого нищим, спадают лохмотья. Тут меня до глубины сердца пронизал озноб, ибо я понял, что этот человек оказался достойным своих древних предков и победителей чудовищ; он убил в своей груди дракона страха. Здесь мне с несомненностью предстало то, в чём я часто сомневался: среди нас встречаются ещё благородные люди, в чьих сердцах живо и подтверждается знание великого порядка. И как высокий пример заставляет нас ему следовать, я перед этой головой поклялся себе, что в будущем, как бы оно ни сложилось, лучше одиноко пасть со свободными, чем подниматься к триумфу с холопами.

Черты Бракмара, напротив, выглядели совершенно неизменившимися. Он насмешливо, с едва заметным отвращением глядел со своей жерди на Кёппельсблеек, он сохранял выражение вынужденного спокойствия человека, который испытывает сильную судорогу, однако сохраняет лицо. Я бы едва удивился, увидев на этом лице монокль, который он носил при жизни. Волосы тоже ещё были чёрными и блестящими, и я догадался, что он вовремя успел проглотить пилюлю, имевшуюся при себе у каждого мавританца. Это такая капсула из цветного стекла, которую носят преимущественно в перстне и в моменты угрозы отправляют в рот. Тогда достаточно одного укуса, чтобы измельчить капсулу, в которой содержится быстродействующий яд. Это процедура, которая на языке мавританцев называется «обращением в третью инстанцию» — то есть к третьему уровню власти — она относится к представлению, какое в этом ордене имеют о достоинстве человека. Угрозой достоинству считается подчинение низшей власти; и ожидается, что каждый мавританец в любой час снаряжён для апелляции к смерти. Таким образом, это стало последним приключением Бракмара.

Я смотрел на картину в оцепенении и не помню, как долго перед ней простоял — словно оказался вне времени. Одновременно я впал в некий сон наяву, в котором позабыл близость опасности. В таком состоянии мы, точно в сновидении, проходим через угрозу — хотя без осторожности, но близко к духу вещей. Блуждая во сне, я ступил на раскорчёванный участок Кёппельсблеека, и, словно пьяному, вещи казались мне отчётливыми, но не вне меня. Они были мне хорошо знакомы, как в стране детства, и бледные черепа на старых деревьях вокруг вопросительно смотрели на меня. Я слышал поющие на прогалине выстрелы — как тяжёлое жужжание коротких стрел арбалета, так и резкие уханья нарезных ружей. Пули пролетали так близко ко мне, что на висках поднимались волосы, но я воспринимал их только как глубокую мелодию, которая сопровождала меня и придавала моим шагам ритм.

Так в сиянии серебристого жара я дошёл до жуткого места и наклонил к себе шест, на котором была голова князя. Опустившись на колени, я двумя руками снял её с железного наконечника и уложил в кожаную сумку. За этим занятием я ощутил сильный удар в плечо. В меня, должно быть, угодил один из выстрелов, но я не почувствовал ни боли, ни увидел крови на своей кожаной куртке. Только правая рука парализовано повисла вниз. Словно очнувшись от сна, я осмотрелся по сторонам и с высоким трофеем поспешил обратно в лес. Ружьё я оставил возле места находки Красной лесной птички, но оно больше не могло мне пригодиться. Я без оглядки кинулся к тому месту, на котором оставил сражающихся.