Арчибальд Кронин - Юные годы

— Мы с Роби постараемся облегчить ваш труд. — Папа наигранно улыбнулся: это была препротивная улыбка. — Я, например, вполне могу убирать свою кровать. Вообще я даже люблю хозяйничать.

Насколько я понимал, втайне он был бесконечно рад, что избавился от расходов на содержание прислуги, и теперь уж постарается подольше не нанимать другую.

Покончив с едой, я решил угодить старушке и по дороге к себе занести дедушке хлеб с сыром и какао. Когда, повернув ручку двери, я вошел к нему с подносом, он сидел у догоравшего камина, накинув на плечи пальто.

— Спасибо, Роберт. — Тон у него был мягкий, спокойный. — А где Софи?

— Ушла. — Я поставил перед ним поднос. — И даже никого не предупредила.

— Ну и ну! — Он взглянул на меня удивленно, даже слегка обиженно. — Ты меня поразил. Такие нынче люди пошли, что никогда заранее не знаешь, чего от них можно ждать.

— Все-таки это досадно.

— Да, конечно, — согласился он. — Должен сказать, мне эта девушка нравилась. Такая молодая и исполнительная.

Приятно было видеть дедушку таким собранным и благоразумным, это был один из тех благословенных периодов, когда к нему возвращалась былая рассудительность и спокойствие. Он показался мне сегодня каким-то хрупким, даже немножко больным; я постоял возле него, а он, обмакнув хлеб в какао, медленно принялся его жевать.

— Как ваша нога? — спросил я. В последнее время он стал волочить левую ногу.

— Отлично, отлично. Это растяжение. У меня могучее здоровье, Роберт.

На следующее утро на заводе я заметил, что Голт, отец Софи, с каким-то странным видом наблюдает за мной. Мы работали над новым генератором, и он все время старался держаться поближе ко мне — то подходил взять гаечный ключ, то напильник. Улучив минуту, когда Джейми был на другом конце цеха, он сказал:

— Я хотел бы потолковать с тобой после работы.

Я с отвращением посмотрел на его испитое небритое лицо, на котором тускло поблескивали бесцветные глазки.

— О чем это?

— Я тебе после скажу. Встретимся в баре у Фиттерса.

Прежде чем я успел отказаться, появился Джейми, и Голт отошел. Слова Голта удивили и взволновали меня. Чего ему от меня нужно? Про себя я решил, что никуда не пойду. Однако в пять минут седьмого, подстрекаемый тревогой и любопытством, я зашел в бар, находившийся как раз напротив заводских ворот; Голт уже сидел у маленького столика в углу длинной комнаты, усыпанной опилками, почти пустой и едва освещенной.

Когда он увидел меня, лицо его расплылось в улыбке.

— Что пить будешь?

Я сухо мотнул головой.

— Мне некогда. О чем ты хочешь со мной говорить?

— Я сначала выпью глоточек. — Он заказал виски и, когда ему принесли стакан, сказал: — Так разговор у нас будет насчет Софи.

Я вспыхнул от возмущения.

— Мне до нее дела нет.

— Может, и нет. — Он, не торопясь, потягивал виски и внимательно оглядывал меня. — Хорошенький скандальчик получится, если эта история всплывет наружу.

У меня было такое ощущение, точно он окатил меня холодной водой. Я был потрясен, смущен — не стану отрицать, от робости у меня по спине пошел холодок.

Голт кивком указал на стул, стоявший рядом.

— Садись, не будь таким гордым. Подожди, я еще глоточек выпью. — Он помолчал и снова оглядел меня своими маленькими неприятными глазками. — Не возражаешь?

— Пей, если тебе угодно, — пробормотал я.

— Твое здоровье, — сказал он, когда ему во второй раз подали виски.

А через полчаса я шел по Драмбакской дороге — бледный, крепко сжав губы, кипя от ярости и боли. На молодых каштанах уже раскрывались листочки, но я ничего не замечал. Добравшись до дома, я поднялся в комнату дедушки, захлопнул за собой дверь и повернулся к нему. Как только я вошел, он встал, держа в руке письмо.

— Посмотри-ка, Роби! — Голос у него был взволнованный и довольный. — Утешительная премия в последнем туре. Набор цветных карандашей и «Добрые деяния» в одном томе.

— А подите вы со своими «Добрыми деяниями»! — Я был так возмущен, что оттолкнул его: книги и бумаги полетели на пол.

Ничего не понимая, он уставился на меня.

— Что случилось?

— Не притворяйтесь, будто не знаете. — Скорее от горя, чем от ярости, я говорил глухим басовитым шепотом. — И это после всех ваших обещаний… да еще когда у меня собственных бед не оберешься… О господи, это уже последняя капля.

— Ничего не понимаю. — У него затряслась голова.

— Тогда подумайте хорошенько. — Я наклонился и тряхнул его. — Подумайте, почему ушла Софи.