Андре Моруа - Превращения любви

Через несколько недель после этого визита я захворала. У меня был кашель, сильный озноб. Филипп провел весь вечер около моей постели. Полутьма, а может быть и лихорадочное состояние, придали мне смелости. Я стала говорить мужу о переменах, которые замечала в нем.

— Ты сам ведь не можешь видеть себя, Филипп, но то, что вижу я, просто невероятно… Даже то, что ты говоришь… Вчера вечером, когда ты спорил с Морисом де Тианж, меня поразило это; в твоих суждениях звучала такая суровость…

— Боже мой! Какое значение ты придаешь каждому моему слову, бедная моя Изабелла; гораздо больше, чем я сам, уверяю тебя. Ну что же такого страшного я сказал вчера вечером?

— Мне всегда нравились твои взгляды на лояльность, на святость клятвы, на соблюдение договоров, но на этот раз, если припомнишь, как раз Морис поддерживал эти положения, а ты, напротив, говорил, что жизнь слишком коротка, что люди — это жалкие существа, у которых так мало возможностей быть счастливыми, что они должны хвататься за них с жадностью… и тогда, Филипп… — говоря это, я отвернулась и не смотрела на него —…тогда мне показалось, что ты говоришь для Соланж, которая слушала тебя.

Филипп засмеялся и взял меня за руку.

— Какой у тебя жар, — сказал он, — и какое пылкое воображение! Нет, ты ошибаешься, я говорил не ради Соланж. То, что я говорил, очень верно. Мы почти всегда соединяемся друг с другом, не отдавая себе отчета в том, что делаем. Потом мы хотим быть честными; мы не хотим причинять боль человеку, которого любим; во имя каких-то неопределенных мотивов мы отказываем себе в известных радостях, о чем впоследствии сожалеем. Я говорил, что в этой нашей добропорядочности есть что-то трусливое, что почти всегда мы сердимся на тех, кто заставил нас отказаться от самих себя, и что, в общем, было бы лучше и для них и для нас иметь мужество сознаться открыто в наших чувствах и взглянуть жизни прямо в лицо.

— Но ты, Филипп, ты сам сожалеешь о чем-нибудь в настоящую минуту?

— Вечно ты сводишь к нам двоим все общие вопросы. Нет, я ни о чем не жалею; я очень люблю тебя, я совершенно счастлив с тобой; но я был бы еще счастливее, если б ты не была так ревнива.

— Я постараюсь.

На другой день пришел врач и нашел у меня злокачественную ангину. Филипп проводил около меня очень много времени и с большим самоотвержением старался наладить идеальный уход за мною. Соланж присылала мне цветы, книги и зашла ко мне, как только я в силах была принять ее. Я находила себя скверной, несправедливой, но стоило мне поправиться и вернуться к нормальной жизни, чтобы их интимность снова начала поражать и тревожить меня.

Впрочем, не я одна была встревожена. Господин Шрейбер, заведующий бумажными фабриками, эльзасский протестант, который часто приходил к нам завтракать и которого я принимала дружески, находя его очень прямым и надежным человеком, робко остановил меня в конторе как-то раз, когда я зашла к Филиппу и не застала его на месте.

— Госпожа Марсена, — сказал он мне, — простите меня за мой вопрос, но известно ли вам, что случилось с господином Филиппом? Он стал совершенно неузнаваем.

— В каком отношении?

— Все ему безразлично, сударыня, он очень редко приходит теперь в контору после завтрака, он пропускает свидания с самыми лучшими из наших клиентов; вот уже три месяца, как он не был в Гандумасе… Я делаю все, что в моих силах, но все-таки я здесь не хозяин… Я не могу заменить его.

Значит, когда Филипп говорил мне, что занят своими делами, он лгал, он, который был всегда так щепетилен и правдив. Но не для того ли он лгал, чтоб успокоить меня? И разве облегчала я ему хоть сколько-нибудь задачу, разве он мог быть со мной откровенным? Иногда желание видеть Филиппа счастливым было у меня так сильно, что я давала себе слово не тревожить его покой, но гораздо чаще я мучила его своими подозрениями и упреками. Я была зла, настойчива, неприятна. Он отвечал мне с большим терпением. Я часто говорила себе, что он был лучше по отношению к Одиль, чем я по отношению к нему при подобных же обстоятельствах. Но тотчас же я находила себе оправдание в разнице наших положений, в том, что для меня все это было гораздо страшнее. Мужчина не строит всю свою жизнь на любви; у него есть работа, друзья, умственные интересы. Женщина, подобная мне, существует только для своей любви. Чем заменить ее? Я ненавидела женщин и была равнодушна к мужчинам. После долгого ожидания я выиграла, наконец, как мне казалось, единственную партию, которую стремилась выиграть в жизни: нашла чувство исключительное и всепоглощающее. Теперь я потеряла его. И я не видела конца своему ужасному горю и не знала, как мне излечиться от него.