Станислав Китайский - Повесть В начале жатвы

— Ничего ты про меня знать не можешь, — сказал Колюхов весовщику, — я и сам-то про себя мало знаю.

— Здрасьте! Женихался ты с матерью? Женихался. Продал ее как последний Иуда, за тридцать сребреников? Продал. Вот так. Понял?

— Это она говорила?

— Это все знают... До чего же гад был! Хорошо, что не досталась она тебе, хоть немного, да пожила. Заморил бы, как вон Тугин свою. Знаешь Тугина? Михайла Александровича?

— Тугин в кулаках не ходил.

Одна порода! В колхоз так и не вступил. Остался без земли, без ничего, а в артель не пошел. Истопником в школу устроился. Потом завхозом стал. Шапчонка на нем — в музее не сыщешь, телогрейка в заплатах, ржавый гвоздь на дороге найдет, в дом тащит. Старухе, — мы ж через забор жили, поесть жалел. Понял? Выглянет Степановна, увидит меня, просит: погляди-ка, не идет там мой, я себе хоть яйцо сварю. Понял? Так и загнал ее голодом на тот свет. И сам сдох от язвы желудка. А денег больше ста тысяч осталось. Понял? Приехали на похороны все три дочери, сын Колька. Стали делить — дерутся, ругаются, каждую тряпку пополам! Шакалы и шакалы. Сам не пожил, никому не дал пожить, и после смерти своей перессорил всех. Во — какой! Все вы такие — кулачье...

— Чего крысишься? Постарше тебя как-никак... На хвост я тебе наступил? Занимайся своим делом.

— Не скрыпи. Это я так... Вообще. Понял? За мать обидно, что шпыняли ее такие вот. Даже Филиппушка-Комбед и тот...

— Филиппушка здесь и вовсе ни при чем.

— Ну да! Тоже дух тот еще! Он же сватался к матери после первой жены. Сама рассказывала.

— Нужен он ей...

— То и оно. Погнала она его. А когда отца не стало, отыгрывался. Понял? Настырный был. На каждом собрании в грудь себя колотил, выкорчевать вражеское семя грозился. Ей больше других доставалось. Тужурку надраит, усы тараканьи выставит — герой! А сам работу все полегче искал: караульным где-нибудь, сторожем полевым, чтоб ребятишки колосков не воровали. Меня раз нагайкой вытянул по спине, шкура слезла. Понял? А в войну, точно, в войну, каким-то помощником агента заделался, займы выколачивал, за налоги описывал. Прихожу как-то с работы, смотрю, около нашей избы подвода со всякими подушками. Наши на самом верху — описали, значит. Я и в избу. Там крик, вой. Ребятишки за материн подол уцепились, орут. Мать плачет, на коленях стоит перед Филиппушкой. Понял? А тот орет: потаскуха кулацкая! Советскую власть заморить хочешь? Ну тут я ему и врезал за потаскуху. Понятно, схлопотал срок. Судили показательным здесь, в Сычовке. Чтоб другим неповадно было. Понял? Он все хотел, чтоб и ее посадили — поливал такой грязью! — но срок суд дает, а суд разобрался. От Филиппушки и услышал про тебя, а потом уж мать рассказала. Понял? Вот какая шкура.

— М-да... Тяжелое время было.

— При чем тут время? Время! Дали власть подлюге, вот и... Война к концу, на селе мужиков уже совсем нету. Вот и наверстывал... Мало ли гадов!..

Воспоминания утомили весовщика, он поднялся, пошел к стойке весов, что-то покрутил там, пописал в тетрадке, посмотрел на дорогу — не видно ли машин, и уже без прежней охоты подсел опять к Колюхову.

— Нету твоего Петра. Очередь, наверное, на элеваторе. Надо было с кем другим ехать.

— Кто чужой станет возить по Парфеновой? Не знаешь, где живут, сразу не найдешь. Подожду уж.

— Да уж, свой своему поневоле друг, — сказал весовщик, думая о чем-то своем, должно быть, вспоминая нелегкую судьбу. — Родня не выручит, никто не выручит. Понял?

— Тяжело, значит, без отца было?

— А то легко? Попробуй-ка одной с тремя пацанами, да без меня еще! Никому тогда легко не было, а ей совсем... Кто на фронте погиб, у того семья меньше бедствовала: пособия там, налоги поменьше... А вот такие, как ты, почему остались? —вдруг взъелся весовщик. — Сослали их! Хуже им сделали! Небось твои дети лепешек из лебеды не жрали?! Сам вон как боров! А моя мать в щепку изработалась. Понял? Вот такая болезнь и была: изработалась! Понял? Упадет после работы на топчан, отлежится мало-мало и опять на работу. А на трудодень по сто грамм зерна. Понял?

— Чего заладил: понял, понял? Все давно понял. Я ни у кого куска не отнимал. Мне побольше доставалось, не жалуюсь.

— И поделом! Будь-ка в деревне такие, как ты, всех бы извели, иуды. А без вас вот выжили! Понял? Ты за кровопийство получил свое. А туда же!

— Иди-ка ты от меня! Пристал смолой к заднице...

— А не равняйся, понял?

— Да на кой мне равняться! Только и ты меня не цапай. Умник. Как ни прожил, свою жизнь прожил, не чужую. Дела до этого никому нет. Что сварил, то и хлебаю. На себя смотри, на меня нечего.