Станислав Китайский: Повесть "Спеши строить дом"

«Вот где надо было охотиться,— подумал Владимир Антонович. — И ближе, и никаких бы тебе историй». И он пожалел, что не взял ружья. Но тут же подумал: куда потом с этим глухарем? И опять же — хоть охота не убийство, а все-таки... Смерть Гришки и охота! Нечто же он так заскоруз душевно, что может спокойно совместить это, неужели не осталось в нем если уж не любви к ближнему, то хотя бы сострадания, что ли? Он бичевал себя вопросами, но удары их проходили как-то мимо, скользом, были просто словами, а глаза зорко ловили каждую деталь леса: спелые ягоды, россыпи гальки на дороге, рано упавшие в лужи, образовавшиеся на месте колесных выбоин, желтые осиновые листья, затаившихся на черной валежине рябчиков — и все это бездумно как-то, но с настроением.

Когда вышел в Иванову падушку, небольшое сенокосное угодье с редкими коряво-крепкими соснами, картинно, по-шишкински русское, не таежное, почувствовал себя и вовсе дома, хотя до дома было еще черт знает как далеко. Падушку косили частники, и поэтому стога и зароды стояли здесь вразнобой, но все ладные, хоть и не так большие. Вывезти их отсюда можно только к Новому году, когда перемерзнет болото и речка, и Владимир Антонович порадовался, что сам косил на бурятской стороне, там и сено вкуснее, и давно оно уже дома, за огородом, хорошо сметанное и укрытое поверху полиэтиленовой пленкой — век простоит.

За падушкой, перейдя вброд речку, Владимир Антонович остановился и прислушался: справа на крутом взгорке, носившем странное название — Корабль, слышались негромкие, приглушенные полуднем бабьи оклики.

Ягоду берут, догадался он. Значит, есть машина. Не откажут, случай такой —- не откажешь.

И хотя если пойти пешком влево, то через час-полтора можно было выйти к крайнему в Хазаргае дому, а на машине надо было делать огромный, километров в пятнадцать, крюк, потому что прямой дороги не было, дорога вела только в Хамой, маленькую, изжившую себя деревушку, а оттуда уже в село. Но машина есть машина, как известно, лучше плохо ехать, чем хорошо идти, и он свернул к Кораблю.

Владимир Антонович подумал, что лучше сказать ягодникам, будто Григория убили, к убитым у народа сочувствия больше, тогда уж наверняка не откажут в машине, а скажи помер, так ответят или подумают: ну и лежи он там, не убежит. Конечно, лучше сказать: убили. А может, его и на самом деле кто-нибудь? А чего?— тело-то они не осматривали! Мог кто из «тозовки», там дырочка маленькая, крови почти не бывает — стрелял Владимир Антонович и свиней по осеням, и коз с подхода брал, запрещено, конечно, но было. И выстрела практически не слышно. Мог и Григория кто-то. Владимиру Антоновичу поблазнилось даже, что он видел на теле Чарусова маленькую синюю дырочку чуть правее левого соска — стреляли точно! И хотя он знал: что ничего подобного не видел, он теперь был почти уверен: дырочка есть!

Он свернул с зимника, пошел по кочке, потом продрался сквозь заросли ольшаника и с полянки на полянку, сбивая ичигами крупную чернильную голубицу, вышел наконец на старую порубку и неожиданно для себя напугал старуху ягодницу, дремавшую над богатым курешком. Ягоды было так много, что ступить некуда, будто кто-то специально выращивал — поливал ее здесь, и старуха забылась, замечталась, пригретая солнцем, и было что-то дикое, первобытное в ее позе, в ее напряженно сосредоточенном лице, в выбившихся из-под красной налобной косынки космах. Ведьма ведьмой! Под ногой Владимира Антоновича хрустнул перепревший и высохший сучок, и хотя звук был слабый, старуха по-звериному быстро повернула голову и вытянулась, как птица, и секунду не могла сообразить, что к чему.

— Фу ты, леший! —заругалась она, разом оседая и снова делаясь старухой. — Носит тебя! Хоть бы кашлянул подале! Напужалась — взреветь не могу! Думала, медведь.

Владимир Антонович поздоровался, сел на пенек, сорвал и кинул в рот ягоды.

— Пошто лукошко-то потерял? Или ползуниху с какой собирашь? Или набрались уже? Ты, кажись, учитель из Хазаргая? Видела я тебя. Мои все учились тама. Пошто далеко-то поперся? У вас своей ягоды — завались! А сюда теперь валом валят, и на машинах и на мотоциклах, и кто как может. Все истолкут, запоганят, ягоду зеленухой обобьют. Нигде спасения нету.

— А вы на чем? — спросил Владимир Антонович.

— На коне, на чем еще... Лексей с Мареей на мотоцикле хотели. Да какая ягода на мотоцикле — одну кашу привезешь. В горбовиках этих побьют ее, помячкают, за дорогу уханькают в кашу, и сок выльется. Нет! Да и не люблю я на мотоцикле том. Еле уговорила — на коне. Ходок-то маленький, но ягоду вашу довезем, не тащиться же тебе с ней.