Станислав Китайский - Рассказ Ягодка

Ягодки дома не оказалось. Мы знали, что она косит у мельницы, и сказали об этом Левшукову. Он сел на маленькую скамеечку, установленную им еще до войны у порога, посидел, лучисто глядя на цветы, на уже спелые вишни, на камушки во дворе, потом обратился к нам:

— Ну, орлы, кто быстрей на ногу, зовите тетю Марусю!

Мы бежали наперегонки, перепрыгивали кочки, спотыкаясь и падая. Как поняла Ягодка, что именно ее нам надо, — неизвестно. Только она первой бросила косу и побежала нам навстречу.

— Пришел! — сказали мы ей. — Ваш солдат пришел!

Три километра бежала Ягодка на одном дыхании, а когда вбежала в ограду, сил у нее совсем не стало, и она упала на руки солдата как мертвая.

Не успели они и в себя прийти, как ограда была полна пароду: понабежали люди, которые были не в поле, само собой — ребятишек тьма, с утра опохмеленные фронтовики, и все это галдит, кричит, целуется и плачет. Появилось вино, столы накрыли. Марья носилась как угорелая — угощала, доставала, варила и никому не дозволяла помогать себе. Была она счастлива очень уж откровенно, безоглядно, но вины скрыть не умела, и Григорий понял ее. Дочь Гальку от себя он не отпускал ни на шаг, вытаскивал ей из вещмешка все новые подарки — кудрявых кукол и короткие, не здешнего покроя платьица.

А ночью, когда все разошлись и дочка уже спала, Григорий с Марией сидели за столом друг напротив дружки и разговаривали. Потом ей, видимо, сделалось трудно говорить сидя, она встала и отошла к печке. Григорий продолжал сидеть и курить. Затем поднялся и ой. Набычившись, постоял над столом. Черный, слегка вьющийся чуб его мелко дрожал над загорелым лбом, он движением головы откинул его назад, резко выпрямился, оправил рубаху под солдатским ремнем, пошел к порогу, снял с гвоздя шинель и твердым шагом вышел. Больше он не возвращался.

— Ты не убивайся, — говорил ему в ту ночь правленческий сторож дед Яшка. — А Марья сучка, так ей и надо.

— Ну, ты не завирайся, дед! — крикнул Григорий.

— Да я ничего. Оно понятно, не для этого она спасла его. Тут бабе «георгия» навесить можно. А потом дело живое, не каждый утерпит. Да ты и сам не без греха, поди, за войну-то.

— Было, дед, все было. Выпить у тебя нету?

— Нету, Гриша, нету. Да ты приляг, поспи. Может, и придумаешь че.

— Да нет уж, пойду.

Куда он ушел, неизвестно, родных у него в селе не было. Может, под кустом где до утра промаялся. Потом на работу стал конюхом, в конюховой и жил, охраняя четырех оставшихся в колхозе коняг. Вскорости он женился на Надежде Басовой, девке красивой и здоровой, она жила со старухой матерью на самом краю села, туда в примаки он пошел.

Уход мужа не вышиб Ягодку из колеи. Она как будто даже помолодела: то ли одеваться стала аккуратней, то ли подкрашивалась помадами, но была всегда красивой и веселой и с девками стала гулять на вечерках. Простить такое — при живом-то муже! — старухи не могли и судили Марью по строгому довоенному счету, выписывая приговор на воротах, за неимением дегтя, дорожной грязью. Ягодка не обращала на это внимания.

— А чего мне горевать? — говорила она бабам, выбирая в сельпо дешевенький платок. — Все-таки мой живым пришел. Дочь к нему в гости чуть не каждый день бегает. А я от мужа за войну отвыкла.

Бабы перемигивались за спиной — знаем, мол, как отвыкла, но в лицо утешали Марью, не одна-де ты такая, а ворота что — была бы душа чистая...

Шли дни, шли и годы. Галька Левшукова вытянулась почти с мать, ходили мы с ней в школу в соседнее село. Хотя я и был старше ее на четыре года, а шел впереди всего на два класса; по-соседски я помогал ей по русскому и по математике. Сопливая малышня дразнила нас женихом и невестой, а какая она невеста, если ей всего тринадцать? Ягодка старела, хотя и казалась мне красивее всех в нашей округе. Старел и Григорий, роскошный чуб его как будто золою присыпали. Он никогда не заходил к ней, деньги или что съестное передавал с Галькой, а когда привозил солому, то сваливал ее у ворот.

— Зашел бы, — говорила Марья. — Не съем. Не бойся...

— Знаю — не съешь, а бояться боюсь, — отвечал Григорий и старался не смотреть ей в глаза.

Она, наверное, знала, чего он боялся, потому что замолкала и уходила в хату.

Но однажды Григорий переступил порог своей бывшей избы. Это случилось, когда к Ягодке приехал тот самый пленный. Приехал не один, с женой и с мальчишкой. Ягодка их очень хорошо приняла, и они прожили у нее две недели, а может, и больше. Приезжий, — его Федором называли, — избу на свои деньги перекрыл, заплот новый поставил, Гальке велосипед купил. С деньгами, знать, был, где-то за Полярным кругом работал. Жена его, белобрысая кубышка с наколками на пухлых руках, тоже не из лентяек была: пока Ягодка придет с работы, в избе уже все, как в чашечке, блестит, и на огороде все прополото, и поесть сварено, и нарезанные яблоки елочными гирляндами по ограде для сушки развешаны. Ходила она однажды с Ягодкой и свеклу пропалывать, но так устала, что еле домой притащилась — не приучена к такой работе.