Мария Пуйманова - Жизнь против смерти

Лидка отвернулась и закрыла лицо руками.

— Ну ничего, мамочка, ничего, — утешал Гаек, нерешительно трогая ее за плечо. — Ты ведь всегда была молодцом. Сам понимаешь, Ярда, отец, — добавил он как бы в оправдание.

Но Лидка оплакивала не только отца. Она, вероятно, оплакивала и свою молодость. Случайность свела ее под одной крышей с Францеком, но совсем не так, как Лидке когда-то грезилось, и эта встреча ее расстроила. Быть может, она вспомнила и Ондржея, но не решалась спросить о нем при муже. Все это, однако, была лишь минутная слабость, и Лидка уже подняла голову и сурово, по-деревенски, поджала губы, когда Гаек настойчиво напомнил обоим, чтобы они ни одной душе на свете не проговорились, что прежде знали друг друга.

— Само собой разумеется!

— За кого ты меня принимаешь, папка!

Быть может, Гаек и сам не хотел вспоминать о старом Лидкином знакомстве. Откуда ей знать Чигаржа? Пустяки! Ведь он никогда не бывал в Улах!

— Все равно я тут не засижусь, спозаранку смоюсь, — сказал Францек. — Я ведь как мачта для антенны: слишком уж заметен отовсюду. К завтраку меня, Лидушка, не жди, я буду уже за горами. Спасибо вам за стол и кров, а Буреша я вам скоро пришлю.

— Только с паролем! — напомнил Гаек.

— Правильно, с паролем! — Францек поднял голову и задумался. — Пароль будет такой: «Времена меняются, а с ними и люди», — сказал он лукаво. — Запомните?

— А как же! «Времена меняются, а с ними и люди». Прямо про нас сказано, — улыбнулась бывшая Лидка Горынкова.

Штепанек, сынишка Гаека, очень привязался к новому жильцу, Бурешу. Это был действительно мастер на все руки. Всегда что-нибудь мастерил для Штенанека и его приятелей: то сделает тележку и лодочку из спичечных коробков, то соорудит из старой картонки турбину с лопастями, а из разных лоскутов, что остались от маминого шитья, самолет. Крылья у самолета были из китового уса и тряпочек, фюзеляж из пробок, скрепленных булавками, а пропеллер из маминых деревянных вязальных спиц. Замечательный был самолет, вот-вот полетит, как настоящий!

— Обращаться с ребятами вы умеете! — одобрительно сказала Бурешу Лидка. — А у вас есть дети?

— Нету, пани Гаекова, я старый холостяк.

— Чего нет, то может быть, — пошутила Лидка. — Кончится война — женитесь.

— Едва ли, я человек больной. У меня было кровохарканье.

— Да что вы! Вот бы не сказала! — певучим, убаюкивающим говором начала Лидка, желая утешить жильца. — А на вид вы как райское яблочко.

— Да червивое. Работа в резиновом цеху мне вредна, ядовитые испарения… Ну, пойду подышу свежим воздухом, пока не зашло солнце.

На фабрике Буреша тоже любили. Он был приветлив с людьми и хотя, как тотально мобилизованный, не отличался усердием, мастер и «веркшуцезцы» [88] Здесь: гитлеровская военизированная охрана промышленных предприятий (от нем. der Werkschutz). , женам которых Буреш чинил всякую мелочь, а детишкам сооружал на ручье водяные мельницы, не обижали его. Никому и в голову не приходило связывать его имя с авариями, участившимися в последнее время в цехе вулканизации. Недоброкачественное военное сырье, черт его побери!

Лидка мысленно усмехалась, слушая разговоры о плохом сырье. Но и она не знала самого главного — таких вещей женщинам не говорят.

Однажды после работы Гаек и Буреш взяли удочки и отправились ловить форель. Лесным ущельем, вверх по течению горной реки Улечки, они шли в сторону каменоломни. В Улах, у плотины, Улечка выглядит такой тихой, а около ольшаника, куда ходят гулять влюбленные, даже идиллической. Но выше по течению, в ущелье, это стремительная, хоть и неглубокая речка. Среди скал и леса мчит она свои еще не отравленные фабричными стоками воды, и в ней резвится пятнистая форель.

За поворотом ущелья открылся вид на железнодорожное полотно, вьющееся по скалистому склону. Скала заслоняла поворот. Здесь сливались два ущелья: по одному текла речка, по другому — горный ручей. Крутой склон, заросший коровяком и репейником, спускался от железнодорожного полотна до самого русла Улечки.

Гаек и Буреш уселись на берегу и забросили удочки с блесной в прозрачную воду.

— Вот там, пожалуй, подошло бы, — сказал Гаек, кивнув на железнодорожное полотно.

Прозрачная тишина стояла на дороге, словно там никогда не ходили поезда, словно они не наполняли улецкую ночь бряцанием буферов и ритмичным стуком колес. Днем все выглядит иначе. Мотылек вспорхнул над блестящими рельсами и полетел в кусты. В лесу закричала сойка. Буреш оглянулся, вынул блокнот и карандаш и бегло набросал план местности. Видно было, что это дело ему не в новинку. Место уединенное и, стало быть, подходящее. Охраны тут никакой.