Владимир Жаботинский: СAUSERIES Правда об острове Тристан да Рунья

Но главнымъ залогомъ живучести этого рая было отсутствие худшей изъ сощальныхъ пытокъ: зависти. Зависть — это псевдонимъ любопытства; это — склонность къ подглядыванию сквозь щели сословныхъ заборовъ. Для въка, чьимъ богомъ былъ Покой, этотъ интересъ къ быту высшаго круга былъ такъ же чуждъ, какъ интересъ къ открьтю съвернаго полюса.

Я не отрицаю, что дворянство той эпохи пользовалось некоторыми привилепями, на нашъ нынъшний вкусъ нетерпимыми. Но вопросъ въдь въ томъ, были ли эти права столь же обидными и на вкусъ самихъ вассаловъ. Въ наше время взрослаго человъка нельзя даже и оштрафовать безъ сложныхъ обрядовъ судоговорения; но учитель можетъ посадить мальчика въ карцеръ, не прибъгая ни къ какому ритуалу. Это не потому, что правосудие бываетъ разное, а лишь потому, что самъ ребенокъ не обижается за упрощенное производство; или не настолько обижается, чтобы вызвать серьезный откликъ въ общественной совъсти. Чтобы судить о порядкахъ эпохи, надо понять ея психологию.

Мы съ вами возмутились бы противъ порядка, при которомъ феодальному помъщику принадлежало бы право de basse et haute jusnice надъ нами и нашими семьями; но тысячу лътъ назадъ, если бы мужику въ Тюрингш предложили на выборъ — или судиться у своего же барона, или тащиться на судъ къ судьямъ той же эпохи, за сто миль и дальше, ясно, что бы онъ предпочелъ.

По этому поводу, когда нибудь, я разскажу вамъ историю изъ ХIV-го въка, историю графа Альбера и трехъ крестьянокъ, надъ которыми онъ надругался: надругался такъ обидно, такъ страшно, такъ феодально, что этотъ позоръ остался навсегда единственнымъ приличнымъ воспоминаниемъ всей ихъ скотской мужичьей жизни; и, когда разразилась Жакерия, и возставшие поселяне хотъли убить графа Альбера, — спасли его, цъною собственной гибели, эти три женщины. И, по моему, были совершенно правы.

Недавно пришли ко мнъ въ гости два человека, одинъ изъ Америки, другой никогда тамъ не былъ. Этотъ второй сказалъ:

— Хотълось бы съъздить въ Соединенные Штаты, посмотреть, чъмъ тамъ люди живутъ.

— Не стоитъ — отвътилъ первый. — Америка здъсь передъ вашимъ носомъ, вы ею окружены, вы ею дышите; и не только теперь, а съ самаго дътства.

Я вмешался и спрОсилъ:

— Это вы про куковскихъ туристовъ?

— Нътъ, — сказалъ онъ, — не про нихъ, а про настоящую суть Америки, про то, «чъмъ тамъ люди живутъ», какъ приятель нашъ выразился. Эта американская квинтэссенщя буквально заполняетъ у васъ въ Европъ каждую щель; странно, что вы всъ еще этого не замътили. Изо всъхъ духовныхъ влияний, какими живетъ и жила Европа, за память нашего поколъжя, самое сильное — американское.

— Что за парадоксъ! — отозвался второй гость. — Я тоже принадлежу къ вашему поколънию и выросъ тамъ же, гдъ и вы, — въ России. Кто на насъ влиялъ? Одно время французские декаденты; одно время немецкая социалъ — демократия; одно время — норвежсюе романы. Америка — никогда. А теперь здъсь, въ Западной Европе, да кажется и во всехъ Европахъ, главная тема духовныхъ исканий и пререканий — тоже не Америка, а советская Россия.

— Ошибаетесь. Начнемъ съ нашего детства. Что мы читали? Русскихъ книжекъ для дътей тогда почти не было, — Котъ Мурлыка да Желнховская, и обчелся. А читали мы запоемъ. На десять книгъ, что мы брали въ библютекъ, девять было переводныхъ. А изъ этихъ девяти восемь было американских: Майнъ-Ридъ, Куперъ, Бретъ Гартъ, всъ сюжеты Густава Эмара, добрая половина сюжетовъ Жюля Верна…

— Нельзя же ссылаться на такие пустяки, — возразилъ небывций въ Америке. — Еще до Эмара мы зачитывались сказками — развъ слъдуетъ отсюда, что мы духовно стали гражданами тридевятаго государства?

— Это врядъ ли можно сравнивать — заступился я (но только изъ хозяйской вежливости, такъ какъ и самъ считалъ, что американецъ преувеличиваетъ). — Сказка — небывальщина; даже детямъ это известно; а похождения Меткой Пули и Габриеля Конроя, какъ никакъ, притязали на жизненную правдоподобность; и нельзя отрицать, что это чтение воспитывало въ насъ вкусъ, скажемъ, къ сильнымъ переживаниямъ.

— Върно — сказалъ американецъ, — только я внесу одну поправку. Не просто къ сильнымъ переживашямъ, а къ одному ихъ разряду. «Американския» похождения, о которыхъ мы читали, почти всегда разыгрывались на одномъ и томъ же поприщъ: на поприщъ пионерства. Это почти всегда были приключения людей, вышедшпхъ за межу благоустроенной населенности, въ пространства, гдъ еще въ ту минуту нътъ ни сохи, ни суда. Запомните, во-первыхъ, это: зачитывались мы тогда не просто увлекательной авантюристикой, а авантюристикой пионерской. А во вторыхъ — вспомните ея героевъ. Очень ръдко былъ это господинъ съ печатью гения на челъ, то, что теперь называютъ прирожденнымъ вождемъ. Чаще всего былъ это просто бродяга, человъкъ среднего ума, на людяхъ застънчивый и неловкий — въ сущности рядовой обыватель, только такой, который почему то не удержался по ею сторону забора, отдъляющаго благоустройство отъ пустоши. Иными словами, одинъ изъ тъхъ сотенъ тысячъ «безымянныхъ солдатъ», которые действительно и раздвинули Америку отъ узкой полосы на Атлантическомъ берегу до прерии, потомъ до Скалистыхъ горъ, потомъ и до Тихаго океана. Это и будетъ то «во-вторыхъ», которое я попрошу васъ запомнить. Первое было — не просто искатель приключенй, а пионеръ, человъкъ, вставший на цыпочки и заглянувший черезъ заборъ, Второе — не просто пионеръ, а пионеръ массовый, демократический. Запомните это, потому что въ этомъ — вся Америка. Вся суть ея особаго духа — въ идее массоваго пионерства.