Сэй Ито - Праздник жизни

Доктор смотрел на краешек стола. Его толстые губы были прямо перед моими глазами. Внезапно я осознал, что самое важное для меня сейчас — вникнуть в смысл произносимых слов, а не следить за шевелящимися губами… Движения его губ, за которыми я наблюдал, слились в один жутковатый танец. Предвосхищая события, я давно уже подготовил себя к тому, что отец умрет и что это предрешено. Но импульс, посланный обыденными словами доктора, минуя ту часть моего «я», которая предвидела эту смерть и подготовилась к ней, достиг буквально каждой клеточки моего тела. Внезапно я заметил, что поглаживаю пальцем краешек стола. Эта привычка проявлялась у меня в моменты растерянности. Взглянув на меня, доктор сказал:

— Я сделал все, что было в моих силах, обеспечил больного новым препаратом, но, к сожалению, лекарство оказалось не очень эффективным. На сегодняшний день медицина все еще не знает действенного средства против этой распространенной болезни.

Я встал и вышел и, дойдя до аптеки в конце коридора, увидел двух медсестер, которые украдкой смеялись над чем-то. Я понял, что сам уже не способен смеяться. Расстояние между мной и ими стремительно увеличивается — я связан с миром мертвых, они — с миром живых. Смешки и румяные щечки медсестер и запачканный халат фармацевта утратили всякий смысл. И в той бутылочке лекарства, за которой я пришел, вероятно, никакой надобности уже не было. Я стоял и ждал, пока мне наполнят склянку, но делал это лишь потому, что был человеком воспитанным, твердо усвоившим некоторые правила.

Я вышел во двор, там, в зеленой изгороди, окружавшей больницу, буйно цвела припозднившаяся махровая вишня.

Интересно, неужели людей не настораживает физиологическая пошлость, вульгарность этих цветов? Вокруг больницы, скрывающей в себе потаенные смешки сестер в белых халатах, вишня сыплет взахлеб пыльцой и размножается, размножается, размножается… И в телах медсестер — на губах и между ляжек — выделяется слизистая субстанция, когда они, приподняв подолы юбок, бегут по залитому светом больничному коридору, когда они, потянув за ручку, открывают дверь. Струя воды льется на кафель раковины. Они — женщины, обитающие в халатах медсестер. Девственницы, не девственницы. Завернувшись в белые халаты, они смеются — и те, кто девственницы, и те, кто уже нет. А за окнами цветет, размножается сакура. Но они, наверное, этого даже не замечают. Цветы и женщины — непрерывный и повсеместный источник субстанций, от которых удушливый весенний воздух еще больше уплотняется. Но эта весна не принадлежит мне. Она чья-то, она чужая. А я — дитя умирающего. У ослабевшего отца продолжаются приступы, на него больно смотреть. Отец привносит в мою жизнь беспорядок и смятение; беспорядок чудится мне во всем, что окружает меня и попадает в поле моего зрения. Мышцы моего собственного лица, движения рук, мои чувства — все тонет в этой ускользающей, дразнящей, не открывающей свою истинную личину весне; так утопающий в отчаянии тянет руки, но никто не приходит на помощь. Весна для меня не более чем праздничные торжества иноземцев. Непристойное, чувственное, броское, вальяжное наслаждение, разделяемое живностью, растительностью и людьми. Весна наполняет этот маленький город в долине, заливает его, выходит из берегов, плодит личинок на гнили и падали, одаривает молчунов безумным упрямством; тем, кто на пороге смерти, позволяет подглядеть, как торжествует жизнь; усиливает выделения слизистых оболочек, выстреливает из земли, из коры молодыми ростками и почками, закручивает вокруг меня затягивающую воронку, просачивается в тайники моих эмоций, обрушивается на мир потопом.

Я думал, что отец спит, но все же наклонился к нему и прошептал на ухо: «Доктор придет после обеда». Тогда отец открыл глаза, посмотрел на меня и произнес: «Вот как?» Я не понимаю, должно ли это происходить именно таким образом. Не понимаю, что надо делать в ожидании смерти. Неужели отец до самого конца останется всего лишь терпеливым пациентом, неужели ему не жаль себя, ведь он знает, что конец болезни будет и его концом? Или это и есть смерть духа? Отказ от жизни? А если нет, то значит ли это, что, даже находясь в нынешнем своем состоянии, он все еще не осознает, что пришло время умереть?

— Отец, похоже, еще не знает, — сказал я матери.

— Все он знает, — ответила мать. Игла в ее пальцах так и летала.

Около месяца назад отец начал читать сутры. Читал их, когда чувствовал себя получше. Книга с буддийскими сутрами лежала рядом с его подушкой. Хотя, наверное, дело не в том, что сутры ассоциируются со смертью, просто он находил в них покой и утешение после мучительных приступов. Если отец вздумает умереть прямо сейчас, сколько сил надо будет потратить, чтобы разобраться в оставленном им наследстве… Наверное, он все-таки еще надеется выздороветь. Я подумал, а что будет, если сказать ему, что осталась всего неделя? И понял вдруг, что как бы я ни старался забыть об этом, но это я, я теряю отца. Я? Теряю? Именно так. Ты. Теряешь… И тем не менее не задумываешься о себе, а бессмысленно гадаешь о чувствах отца.