Элиза Ожешко - Дай цветочек

Напрасно бабка то утешала его, то бранила, грозясь прибить розгой. Хаимек ничего не видел и не слышал. Крупные слезы ручьем лились из его глаз и падали на увядшие цветы, покрывая их росой. Только одна веточка незабудок сохранила еще свежесть и краски. Голубые звездочки с золотыми глазками, казалось, приветливо глядели на плачущего мальчика.

Был грустный осенний вечер.

За окошком избушки Хаиты на узком дворике жалобно завывал ветер. А когда он умолкал, слышался шум дождя, стучавшего о каменные плиты.

Хаита, лежа на кровати, стонала и вздыхала. Узкий луч света мигающей лампочки освещал лицо спавшего рядом Хаимка. Хаита, не отрывая глаз от ребенка, что-то, по своему обыкновению, шептала:

— О, бедное, несчастное мое дитя, что станется с тобою, когда душа моя разлучится с телом! Что будет с тобою, когда предвечный по благости своей позовет мою душу соединиться с душами отца и матери моих, мужа моего Лейбы, брата моего Абрама, с душами сыновей моих и любимой дочери моей Малки. А что скажу я моей Малке, когда она меня на том свете спросит: «Мамуля, а что ты сделала с маленьким моим сыночком Хаимкой? Оставила ли ты при нем кого-нибудь, кто бы ему хлеб в рот, в голову разум вкладывал?» Как только она меня так спросит, я от стыда даже голову не посмею поднять на мою. Малку и только слезами зальюсь, потому что я ее милого сыночка Хаимку одного на этом свете оставила. Он такой маленький и не может еще позаботиться о себе… У него такие маленькие ручки, что заработать ими он ничего еще не сможет, а головка у него еще так глупа, что может навести его на зло и навлечь на него большое несчастье. О бедная, несчастная голова моя!..

Так размышляла и жаловалась Хаита. В тот вечер размышляла она о смерти. А вокруг было темно и грустно, жалобно завывал ветер. У Хаиты болели кости и голова, повязанная желтым платком. На сердце было тяжело, и ей казалось, что с каждым вздохом часть души вылетает у нее из тела. К тому же столько было огорчений! Оттого ли, что сил нехватало больше, оттого ли, что ее соперница Ента, как более молодая и сильная, опередила ее и на базаре и на мусорной свалке, — за неделю Хаита почти ничего не заработала. Она уже два раза откровенно сказала Хаимке: — Ну, выпроси сегодня у господ несколько грошей.

Было уже поздно, и давно пора было раздеться и залезть под перину, но старая бабка лежала одетая и долго бормотала вполголоса, не спуская глаз с лица спящего внука. Потом с трудом поднялась, набросила на голову платок и, не обращая внимания на ночную темноту, дождь и ветер, вышла из избушки.

Сгорбленная, с вытянутой вперед рукой, под дождем, который бил ей в лицо и насквозь промочил ее дырявую одежду, шла она по извилистым и узким уличкам. Ноги попадали ежеминутно в лужи и спотыкались об острые камни; шла она очень медленно.

Наконец Хаита достигла цели своего путешествия и вошла в темные сенцы низенького домика. Она нащупала дверь и постучалась.

— Кто там? — спросил изнутри мужской голос.

Хаита тихо произнесла свое имя.

— Войди!

Комната, в которую вошла Хаита, была довольно велика, но бедна. В глубине ее на простом стуле перед столом с лежавшей на нем большой раскрытой книгой сидел человек в длинном до земли одеянии, с темным лицом, обросшим волосами. Человек этот, видно, с большим напряжением духовных сил вчитывался в книгу, потому что, когда он поднял взор на вошедшую женщину, глаза его были затуманены, как это бывает у тех, кто с трудом отрывается от своих мыслей. Однако он не рассердился на то, что помешали его занятию, и ласковым голосом спросил:

— Зачем ты пришла ко мне в такой поздний час, не случилось ли у тебя несчастья?

— С тех пор, как я покинула дом моих родителей, несчастье стало спутником всех моих дней, — ответила женщина.

— Такова, видно, воля предвечного, — сурово ответил мужчина и спросил:

— Что тебе от меня нужно?

Хаита поклонилась и, взяв его почерневшую руку, поднесла к своим губам.

— Ребе, — сказала она, — я пришла просить тебя за внука моего, за маленького невинного ребенка, который будет очень несчастным, если ты но смилуешься над ним!

Тут она принялась рассказывать, какие заботы и беспокойство внушает ей судьба ребенка.

— Ребе, — закончила Хаита свою речь, — я открываю тебе свою душу. Большой грех я взяла на себя, сама я учила ребенка попрошайничеству. Ребе, не смотри на меня так гневно… мне тяжело жить. Но я очень боюсь за ребенка. Он научился просить милостыню, а это очень плохая наука, она может привести его к воровству. Ах, ребе, я не хочу этого! Я очень этого боюсь!