Элиза Ожешко - В голодный год

— А кто ж бы мог засылать? — зарумянившись, прошептала в ответ Ганка. — Нет, никто не засылал.

— А если бы кто-нибудь заслал до тебя сватов? — спросил Василек, то глядя на девушку, то опуская, глаза.

— Ну, так что ж! Попросила бы мамулю, чтобы не принимала.

— А почему ты просила бы мамулю, чтобы не принимала?

Девушка ничего не ответила, потупившись.

— А если бы я заслал до тебя сватов? — снова спросил Василек.

— Что тут говорить, — шепнула она, вся вспыхнув.

— А если бы заслал? — допытывался юноша. — Что бы ты сказала, или тоже просила бы мамулю, чтобы не принимала?

— Просила бы, чтобы приняла, — ответила Ганка и закрыла лицо руками.

Они стояли на опушке березовой рощи.

Ласково шумел ветер.

Грустно звучали сурмы.

Небо было ясное. Василек, счастливый и влюбленный, смущаясь, обнял и впервые горячо поцеловал Ганку.

Они очень любили друг друга. Родители знали об этом и радовались любви детей. Но не на что было справить свадьбу, и ее отложили до лучших дней. Ганка и Василек не жаловались на это, им было хорошо работать вместе, любить друг друга и мечтать.

Мечтать!.. Странное слово, когда говоришь о мужиках. Разве мужики мечтают? О да, пока они еще молоды и не измучены жизнью, полной тяжкого труда, пока они не заглушили в себе человеческих чувств водкой, потоками льющейся с господских винокурен, — и мужики мечтают.

Да, Ганка и Василек мечтали о будущем. Не раз в праздничные дни, сидя на пороге хаты, они разговаривали между собой о том, как они поженятся, как будет у них собственная хатка, чистая, белая. Отец даст Ганке корову, мать — полный сундук красивых юбок и белых, расшитых красным рубах. Ганка начнет старательно хозяйничать в своей хате, Василек будет прилежно работать, чтобы ей было легче, и никогда, никогда в жизни он водки в рот не возьмет. На стенах хаты они повесят образки святых, перед домом посеют ноготки и красивые маки, а как сильно и горячо будут они любить друг друга! Да и может ли быть иначе, если им всегда так хорошо вдвоем?

Так они мечтали. Время шло, наступал вечер… Поднявшийся месяц освещал их светловолосые головы, а они все сидели на пороге хаты, держась за руки, смотря друг другу в глаза и беседуя сердечно и простодушно.

Как-то раз, проходя мимо панского имения, Василек, указывая Ганке на белый и чистый дом, промолвил:

— Как там, должно быть, красиво, Ганка!

Девушка ответила:

— Если бы я была большой госпожой, вышла бы я за тебя замуж, и стали бы мы жить вместе в этом красивом доме.

— Нам, беднякам, хорошо будет и в нашей хатке, только бы мы поженились, — возразил юноша.

И оба без зависти посмотрели на богатое панское имение.

Прошла зима, и начался страшный голод.

В хатах у Василия и Ганки не стало уж и ячменного хлеба.

Лица молодых людей сильно побледнели, ввалились глаза юноши, и погас живой блеск девичьих очей. Страшный опустошительный голод терзал их груди, чернил лица и гасил блеск глаз. Но они не жаловались, работали, как могли, только теперь Василек редко смеялся, а Ганка перестала петь песни. Но любили они друг друга еще сильней.

Наступила весна, уж не стало и отрубей. В имении давали по гарнцу ржи на неделю, но трудно было прожить этим целых семь долгих дней. Ведь в хате у Ганки было трое взрослых и трое детей, у Василька — пятеро взрослых и двое детей.

Лицо юноши побледнело еще больше, еще сильнее запали его глаза. И очи Ганки с каждым днем теряли свой живой блеск. Ее высокая и статная фигура согнулась, возле рта появилось выражение горечи. Но юноша был силен и вынослив. Побледневший, с запавшими глазами, он продолжал работать и в имении и дома. А когда он бывал вместе с любимой, то, заглушая терзания голода, улыбался девушке. Ганка слабела с каждым днем. Часто, когда она проходила по деревне, в глазах у нее темнело, она шаталась, и грудь ей, точно железным обручем, сжимала боль.

И вот вам мужицкие надежды и мечты! Двое людей любят друг друга, мечтают, ждут счастья, но приходит голод — и душит и убивает.

А в это время у помещика и его жены было много забот. В апреле большим праздником должна была ознаменоваться годовщина их свадьбы. В доме уже убирали комнаты, а для пани из далеких краев присылались прелестные платья. В оранжереях имения расцветали душистые нарциссы и фиалки. Пан, ожидая праздника, читал книги, пани играла на фортепьяно. Но ни книги, ни звуки музыки ничего не говорили им о чужой беде, что была рядом, о муках Василька и Ганки, о их побледневших лицах и погибающих надеждах.