Жюль Ромэн - Чья-то смерть

Люди за гробом заметили в двухстах метрах впереди черную толпу, загородившую дорогу.

— Посмотрите!

— Что это такое?

— Должно быть, несчастный случай!

— Большая толпа! Если это несчастный случай, так, должно быть, серьезный.

— Для несчастного случая слишком много шуму.

— Это не они так шумят.

— Если не они, так кто же?

— Конечно, это они!

— О, да они дерутся! Посмотрите, посмотрите!

— Это воров поймали или убийц.

— Вот бежит полиция. Раз, два! Раз, два!

Черная масса, вдали, шевелилась, извивалась, с какой-то пламенной медленностью, словно пережигаемая в известь. Процессия страдала от желания. Людям в ней хотелось бы побежать рысью, кинуться опрометью в самую середину этой толпы. Надо было идти за катафалком, сохраняя спокойный вид. Кортеж сжимала жесткая оболочка. Ему уже не казалось, будто он несет мертвеца в своей сердцевине, как семечко в плоду, а мертвец его окружал, облекал, вмещал внешним и твердым образом.

Между тем приближались к толпе, и приближаться так, шаг за шагом, было одним из тех удовольствий, которые тем острее, чем дальше они не наступают. В умах стояла суматоха. Много мыслей проходило зараз, бегом.

Каждые десять метров выдвигалась новая догадка. Самые ленивые головы без труда строили всякие предположения.

— Это разносчики.

— Или борцы.

— Разве собралась бы такая толпа? И еще посередине улицы?

— Это хулиганы дерутся. А народ смотрит.

— Да нет же! Видите загородки? Это яма для метрополитена; там обвал или какая-нибудь интересная работа.

Кортеж приблизился еще немного, не приобретя уверенности. А толпа неистовствовала и вопила. Слышались даже отдельные крики, и можно было различить волю отдельных людей.

— Понимаю, в чем дело; это столкновение стачечников и тех; подоспела полиция; дерутся.

— В самом деле, видите? Землекопы… Большие шляпы; они пришли с лопатами.

Полицейские, грудью вперед, вступали в кучки рабочих, которые смыкались за ними. Вокруг дерущихся толпились те, кто прибежал не драться, а смотреть. Они образовывали толпу, которая окружала первую и при каждом ее движении колыхалась, как женская грудь. Хотя свалка была сильная и ее вращение ломало прямые пути людей и экипажей, она не была отделена от улицы. Между ними не было ни границ, ни вражды. Даже те, кто спешил, с удовольствием останавливались, а лавки не боялись за свои окна, потому что тротуары были широкие.

Шествие было всего в пятидесяти метрах от огромной толпы, душившей улицу. Оно медленно ползло, прицепившись к катафалку; катафалк перекатывался с камня на камень, влекомый парой лошадей, чьи виснущие головы фыркали позади распорядителя. И от конца шествия до распорядителя одно и то же чувство было настолько длинно, что становилось непохожим само на себя.

Задние ряды сердились и говорили: «Топчутся на месте».

Перед этой перегородившей путь толпой, распорядителю очень хотелось не идти дальше, но шествие толкало его в спину с такой безмолвной твердостью, что он не решался остановиться.

Иногда люди, потеряв терпение, покидали хвост кортежа, пробираясь вперед, проникая сквозь ряды; они подходили к катафалку. Тогда они видели давку такой яростной, такой близкой, чувствовали ее такой непроницаемой, что их нетерпение становилось тревогой и они отступали к последним рядам, чтобы там подбодриться.

Так, полное широких порывов, падавших обратно, полное желания, переходившего в страх в самый миг утоления, шествие подвигалось, как очарованный зверь.

Вдруг крик уменьшился. Возгласы колебались; слышно было, как они вдруг обрываются один за другим. По ним простирался какой-то ропот, покрывал их, глушил. Потом самый ропот ослабел. Наступила тишина, страшная, как обморок, а движения застывали и мышцы размякали в телах.

Землекопы опустили только что ударявшие руки; натиск полицейских замер в успокоившейся толпе. Они сказали без гнева: «Пропустите похороны!»

Открылась пустота, показавшаяся огромной и унылой. Кортеж проследовал в великой тишине. Землекопы сняли шляпы и воспользовались этим, чтобы стереть пот со лба, полицейские взяли под козырек. Он прошел обычным шагом. Люди в нем замирали от гордости и счастия. Их мертвец показался им чем-то страшным; они возлюбили его почтительно, как бога, которым обладаешь, и отождествились с ним.

Кортеж вошел в церковь через маленькую дверь слева. Он медленно переходил через порог; человек, еще человек. Один миг каждая душа была одинока, встречая первую волну ладана и тени.