Элиза Ожешко - Нерадостная идиллия

Она знала, где находится полицейский участок, в котором держат под стражей преступников, пока идет предварительное следствие. Напротив участка высилось мрачное здание городской тюрьмы с решетками на окнах. Прибежав на эту площадь, Марцыся вдруг круто остановилась.

Через площадь, от участка к тюрьме, быстро шагала группа людей: несколько вооруженных конвойных вели арестованного. Торчавшие в воздухе штыки черными линиями прорезали синюю мглу сумерек и сетку моросящего дождя, а между штыками то мелькал, то опять скрывался смятый картуз и под ним профиль низко склоненного, очень бледного и молодого лица. Марцыся что есть духу бросилась бежать к этой группе. Догнала ее уже у самых ворот тюрьмы и со змеиной гибкостью проскользнула между конвойными.

— Владек! — вскрикнула она, обеими руками обхватив молодого преступника.

Он обернулся, взглянул на нее. Глаза его угрюмо сверкали, губы дрожали. Он хотел ей что-то сказать, но больше Марцыся ничего не увидела и не услышала, потому что солдаты отпихнули ее так сильно, что она отлетела и упала на тротуар. Арестованного втолкнули в темные, окованные железом ворота, и они со стуком и скрежетом закрылись за ним.

Марцыся припала лбом к стене и, запустив руки в полосы, громко зарыдала.

— Чего воешь? Прочь ступай! — раздался у нее над ухом голос проходившего мимо полицейского.

Он дернул ее за руку и повторил:

— Ступай отсюда!

Марцыся сразу затихла, но попрежнему прижималась головой к стене. Полицейский взял ее за плечи и поднял с земли. Она вырывалась и сдавленным голосом твердила:

— Я не буду… я тихонечко… Только не гоните отсюда!

Она наклонилась и стала целовать у него руки.

— Позвольте… Ох, позвольте мне… Одно только словечко ему сказать… Разок только на него взглянуть… Позвольте!

В темноте не видно было лица полицейского — может быть, он и смотрел на нее с состраданием. Но голос его звучал сурово и решительно:

— Нельзя! Рехнулась ты, девушка, что ли? Марш отсюда, а не то отведу в полицию.

Она не двигалась с места. Хваталась за тюремные ворота, изо всех сил прижималась к стенке. Полицейский ударил ее кулаком в спину и одним взмахом сильной руки отшвырнул на другую сторону улицы.

Она упала на мостовую, но тотчас вскочила и, прихрамывая, все-таки побежала. Она не помнила, как добралась до берега, как села в «чайку», а когда, выйдя из нее на другом берегу, услышала голос перевозчика, требовавшего уплаты, сорвала с головы свой ветхий платок и, бросив ему, побежала домой.

Оконца хаты Вежбовой издали мерцали сквозь дождевые струи красноватыми и синими огоньками. У старухи, видно, были гости и, как всегда, выпивали.

В самом деле, за длинным столом, кроме хозяйки, сидела та молочница, что утром первая принесла весть о случившемся, старая гадалка из пригорода, заходившая иногда к Вежбовой с колодой засаленных карт, какая-то незнакомая Марцысе высокая девушка, растрепанная и угрюмая, двое бородачей и еще одна женщина, худая, желтая, с воспаленными веками, в рваных отрепьях — подлинное олицетворение грязной, циничной, беспросветной нищеты. Эта-то женщина была предметом всеобщего внимания. Все смотрели на нее, качая головами, и наперебой забрасывали вопросами или выражали свои чувства восклицаниями.

— Ну и ну! — говорила Вежбова. — Воротилась-таки! А я уже думала, что где-нибудь под забором от водки сгорела или собаки тебя разорвали.

— Как можно! — возразила гадалка. — Я же ей еще перед отъездом нагадала, что обязательно вернется…

Растрепанная девица пробурчала:

— Ну, вернулась, а что ей толку от этого? С чем ушла, с тем и пришла!

Молочница вздыхала:

— Грешников господь бог не милует — это для того, чтобы они опомнились.

Один из мужчин захохотал:

— Только тогда и опомнишься, когда стакан водочки выдуешь!

Бледная женщина в отрепьях смотрела на окружающих затуманенным взглядом, с умиленной улыбкой на губах. Она была уже сильно пьяна и не вполне сознавала, что ей говорят.

— Да, вот и вернулась. Вернулась! — начала она. — К моей Марцысе, к доченьке моей… К моему родному дитятку… Чтобы перед смертью ее еще раз увидать!..

— Нечего сказать, обрадуется дочка такой матери! — пробормотала взлохмаченная девица.

Эльжбета сунула руку в карман рваной юбки и, достав оттуда грязную тряпицу, принялась дрожащими пальцами развязывать узелок. Развязала — и бросила на стол несколько медяков.

— Матуля, благодетельница вы моя! — обратилась она к Вежбовой. — Устройте нам праздник, зажгите капельку спирта… старое вспомянуть… лучшие времена…