Элиза Ожешко - Романо́ва

— Ну, Игнась, попроси папу!.. — а сама наливала стакан чаю, намереваясь протянуть его несчастной… такой несчастной матери…

— Эх, папа! — воскликнул звонким голосом двенадцатилетний гимназистик. — Разве вы бог? Почем вы знаете, кто исправится, а кто не исправится! А вдруг в самом деле человек погибнет из-за вас? Что тогда будет? А? Да и Зоська…

Вот в этом-то все дело… самое важное заключалось именно в том, что плакала Зося и что этот негодяй был чертовски способным рабочим. Игнась прав, недаром он первый ученик в классе. Верно ведь! Кому дано знать будущее?

Мастер прижал к груди дочку, поднял голову и уже более благосклонно посмотрел на стоявшую у печки женщину. Он все еще раздумывал, но по тому, как шевелились его усы, можно было догадаться, что он размяк.

Вдруг все всполошились… Хлевинская закричала:

— О боже мой!

Хлевинский воскликнул:

— Что случилось?

Зося вскочила и побледнела как полотно. Женщина, стоявшая у печки, вздрогнула и, схватившись за голову, опрометью выбежала из комнаты. Причиной этого замешательства был звон стекла, разбитого камнем, упавшим на середину комнаты. Вслед за этим хриплый мужской голос заорал под окном:

— Отдайте мне Зоську! Слышите!..

Человек в рваной одежде, еле стоявший на ногах, осыпал грубой кабацкой бранью мастера и всю его семью.

— Вы не смеете прятать ее от меня, я люблю ее, — кричал он. — Я тоже барин, не хуже других! Заберу девушку — и делу конец. А того, кто мне помешает, просто убью. И всё!

После этих слов еще один камень полетел в окно, еще одно стекло разбилось вдребезги.

— Зоська! — горланил пьяница. — Иди сюда, ко мне! Ведь я же твой любовник, а ты моя любовница! Коли не придешь, все окна разобью, дверь взломаю, отца твоего и мать — обоих убью, а тебя силой заберу!

Тут снова раздался звон разбитого стекла.

В доме мастера поднялся невообразимый переполох.

Сестры заслонили собой Зосю и увели ее в самую дальнюю комнату; служанка и дети плакали; мастер с кочергой в руках рвался к двери, а жена, захлебываясь от рыданий, старалась его удержать.

— Он убьет тебя камнем или ты его убьешь кочергой и под суд попадешь! — кричала она, не отпуская мужа.

Игнась выпрыгнул из окна в сад и побежал за полицией.

Во дворе стала собираться толпа. На шум сбегались отовсюду люди разных званий, пола и возраста — из большого дома, из флигеля, из соседних дворов. Прохожие останавливались на улице у открытых ворот и с любопытством заглядывали во двор, ярко освещенный лунным светом. Человек высокого роста, в изорванной одежде, без фуражки, с всклокоченными черными волосами, пошатываясь, кричал, ругался, беспрестанно упоминал имя девушки, то и дело доставал из кармана пиджака камни и кидал их в окна. Двое полицейских с шашками на боку пытались унять его, но он яростно сопротивлялся — отшвыривал их локтями, бил по лицу, а ногой отталкивал ползавшую по земле женщину. Это была Романо́ва, которая с отчаянным криком бросилась перед ним на колени и обнимала его ноги:

— Михал! Сынок! Пожалей меня, несчастную!.. Уйди отсюда!.. Уйди отсюда… Умоляю, уйди! Уйди!..

Он метался по двору, а она волочилась за ним на коленях, то цепляясь за него, то умоляюще складывая руки; заклинала господом богом и памятью отца успокоиться, перестать бить окна и уйти отсюда… Уйти куда-нибудь… уйти прочь отсюда… В конце концов, уже совершенно обессилев, она ползала за ним, хватала за ноги и, задыхаясь, еле слышно шептала:

— Потише, перестань, бога ради, перестань! Успокойся, сынок, умоляю, перестань!..

В то время как один из полицейских, сбитый с ног кулаком пьяницы, с трудом поднимался, у ворот остановилась коляска, толпа расступилась, и во двор торопливо вошел внушительного вида человек в военной форме.

— Полицмейстер! Сам полицмейстер! — загудели в толпе.

Полицмейстер, проезжая по улице, обратил внимание на собравшуюся во дворе толпу, услыхал крики и стоны и выскочил из коляски; а теперь, подойдя к флигелю, увидел разбитые окна, полицейских, боровшихся с каким-то мужчиной, и женщину, с жалобными стонами ползавшую на коленях по всему двору. Тогда он зычным голосом крикнул, указывая на пьяницу:

— Связать его!

— Ишь что вздумал! — размахивая руками и пятясь назад, закричал пьяница. — Меня связать… Руки коротки…

Романо́ва вскочила и, заслоняя собой сына, стала его умолять:

— Сынок, не противься, ради всего святого молчи, одумайся, сынок! Разве ты не видишь? Ведь это сам генерал.