Утреннее впечатление (франц.).
Impression du matin(стр. 27). — Впервые в лондонском журнале «Мир», 1881 г.
Впечатления (франц.) .
Impressions(стр. 28). — Впервые в лондонском журнале «Пан» 1881 г. Второе стихотворение появилось в «Ирландском еженедельнике» еще в 1877 г.
Силуэты (франц.) .
Бегство луны (франц.).
Ибо много любил (лат.).
Quia multum amavi(стр. 29), Мой голос(стр. 30), Taedium vitae(стр. 30). — Впервые в сборнике «Стихотворения».
Отвращение к жизни (лат.).
Истинное знание(стр. 30). — Опубликовано в «Ирландском ежемесячнике» в 1876 г.
Impressions(стр. 31). — Впервые в американском журнале «Наш континент», 1882 г.
Сад (франц.) .
Море (франц.) .
Дом шлюхи(стр. 32). — Опубликовано в «Драматическом обозрении» в 1885 г., где Уайльд сотрудничал как рецензент.
По поводу продажи с аукциона любовных писем Джона Китса(стр. 33). — Стихотворение опубликовано в «Драматическом обозрении» в 1886 г. Джон Китс (1795–1821) — один из крупнейших английских поэтов-романтиков. Уже при жизни и тем более после ранней смерти был символом «непризнанного гения», что не вполне соответствует действительности, потому что Китс был не предметом забвения или невнимания, а объектом активной литературной борьбы.
«Эндимион» — основная поэма Китса, именем героя которой называли его самого.
…Хитон делили несколько солдат… — По евангельской легенде, так вели себя легионеры, охранявшие распятого Христа.
Симфония в желтом(стр. 33). — Впервые в австралийском журнале «Столетие», 1889 г.
Баллада Редингской тюрьмы(стр. 34). — В мае 1897 г., после двух лет тюремного заключения, Уайльд вышел на свободу. Почти сразу он уехал во Францию и поселился в маленьком приморском городке Бернваль. Здесь он взялся за исполнение поэтического замысла, который возник у него еще в Редингской тюрьме под впечатлением от тюремных порядков и, в особенности, казни одного из заключенных — кавалериста-гвардейца, осужденного за убийство жены на почве ревности. Ритм поэмы был подсказан стихами выдающегося английского поэта А. Э. Хаусмена. Впоследствии Уайльда упрекали в заимствовании и подражании, но Уайльд имел в виду перекличку с Хаусменом, отчасти полемическую. В сентябре поэма была вчерне закончена, и Уайльд дал ее прочесть некоторым друзьям. Уайльд внутренне не согласился с Робертом Россом, замечания которого вели к «эстетизации» поэмы. Уайльд писал ему: «Твои предложения очень интересны, но, конечно, я не мог их все принять. Скажем, «каждый заключен в аду отдельном», — таково мое собственное впечатление от места, где я побывал, впечатление, выжженное в моей памяти… Со многими твоими критическими замечаниями я согласен. В стиле поэмы сказалась двойственность задачи. Отчасти это стиль реалистический, отчасти — романтический, частью это поэзия, частью — прямая пропаганда. Я сам это остро чувствую, но в целом, думаю, получилось все же нечто интересное. То, что это интересно с разных точек зрения, возможно, в отношении чисто художественном достойно сожаления. Что же касается эпитетов, то, признаю, «ужасных» и «страшных» чересчур много. Трудность заключается в том, что мир тюрьмы лишен форм и очертаний. Приведу один пример. Помещение, где осужденных вешают, представляет собой небольшую беседку со стеклянной крышей, похожую на ларьки фотографов, которые можно видеть на приморских пляжах. Почти все два года заключения я так и думал, что это фотостудия, где заключенных снимают. Чтобы описать эту штуку, эпитета и не подберешь. Я назвал ее «жуткой» в соответствии с тем, какой она стала мне казаться, после того как я узнал о назначении этой беседки. Камеру можно описать лишь по характеру ее психологического воздействия на душу заключенного: «вымытая дочиста» и «тускло освещенная», — так уж она выглядит. У нее нет ни внешних очертаний, ни внутренней обстановки; с точки зрения цветовой и формальной, она вовсе не существует. Описать тюрьму так же трудно творчески, как описать ватерклозет. Если поставить себе в качестве литературной задачи картину последнего, то достаточно сказать просто — какие обои и чисто там или же нет. Ужас тюрьмы заключается в том, что в ней все так просто, обычно по обстановке, а в то же время так мерзко, жутко, возмутительно по воздействию на человека… Ты прав, что поэма должна заканчиваться словами «Плакать доля их»… Но пропаганда, которой я хотел заняться специально, начинается именно здесь. Думаю, я так бы и определил эту вещь — «Поэзия и Пропаганда» или «Поэзия и Правда».
Читать дальше