Жюль Ромэн - Доногоо-Тонка, или Чудеса науки

Будь у нас время, мы бы насладились изучением пьедестала. Здесь на двух барельефах аллегорически представлено создание Доногоо-Тонка Ле Труадеком. Две надписи увековечивают некоторые знаменательные факты. Но наше внимание поглощено огромной толпой, запрудившей площадь. Друг против друга возвышаются две трибуны. На одной из них сидят г. Управляющий, Бенэн, Лесюер и несколько друзей; кое-какие приглашенные лица. Подступ охраняется строем негритянской стражи. На другой — пионеры и именитые граждане.

Некоторые места огорожены. Надписи указывают на их назначение. Совсем рядом с нами такая:

Места, предназначенные для религиозных сект

Здесь, столпившись у своих плакатов, расположились делегаты от каждой секты. Делегаты обмениваются неприязненными взглядами. Соседние места, под рубрикой «Туземные элементы», заняты тремя депутациями от краснокожих.

Порядок охраняется рослыми полисменами. Но виднеются также ручной насос и четверо пожарных, готовых приступить к великому орошению холодной водой, буде г. Управляющий сочтет это уместным.

К такой суровой мере едва ли придется прибегнуть, ибо весь народ Доногоо-Тонка проникнут возвышенными чувствами.

Звуки музыки раздаются с такой силой, что разрывают тишину экрана.

Просторная лоджия во Дворце Управления на склоне дня. Потолок покоится на четырех крашеных переводинах, а карниз — на четырех парах узких колонн.

Ламандэн и его друзья пьют прохладительные напитки. Курят. Говорят мало. Мы узнаем Бенэна и Лесюера, присутствие которых вполне естественно; но нам чрезвычайно приятно встретить здесь также Юшона, Брудье, Омера и Мартэна.

Прислуживают две негритянки. Особо приставленный краснокожий следит за зажиганием сигар и трубок и за исправным их действием.

Пионеров же, так как они народ шумный, запихали в нижнюю залу с сорока бутылками.

В просвете колонн видны растения парка, а дальше — Доногоо над рекой; еще дальше — изборожденная тропами равнина и лесистые высоты на горизонте.

Приятели совсем замолкли. Они глядят туда, за колонны, каждый под своим углом зрения, которым втайне наслаждается.

Но душа их обладает великой силой и пользуется угасанием дня в этом краю, чтобы водворить в нем царство некоего света, у которого другие законы.

Полоса высот на горизонте мало-помалу разъедается. Сначала там образуется довольно темный валик, как бы завиток тьмы. Потом он начинает разматываться, удаляясь; кажется, будто горизонт очень быстро отступает или даже будто его нет уже вовсе, будто надо с ним проститься навсегда и привыкнуть обходиться без этой всегдашней защиты. Но так же быстро возник, так же далеко распространился свет, свет, какого не видели нигде и в котором, однако же, нет ничего нового. Достаточно на него взглянуть, чтобы быть охваченным стародавнейшими своими мыслями, чтобы вдруг узнать образы когда-то снившегося сна.

Тогда в этом свете, таком неярком, так мало утруждающем глаза, намечаются зоны, все более и более отдаленные; размещается множество существований.

Всех ближе — область лесов и рек, потом город и другие города по краю моря.

Свет еще не завершил своих завоеваний; вон там развертывается море; корабль ужасно далеко, — а между тем мы чувствуем, что ни один кончик троса от нас не укроется, — потом другая земля с гаванями, поезда и города; Париж в самой глубине; но так близко, быть может, что это мешает нам смотреть и нам хочется отступить на шаг.

Как если бы мир, уступая дружескому настоянию, отказывался на один вечер от своих пространственных и всяких других привычек.