Павел Крусанов - Бом – Бом

– Ты, Сека, маньяк, – застыл с вилкой у рта Коровин. – Ради красного словца и философского дискурса ты папу с мамой живьём на котлеты порубишь.

Тут над столом расцвёл жасминовый куст – это Люба принесла свинину по-баварски.

– Люба, – сказал Андрей, – у нас что-то водка кончается, а мы, представь, даже в календарь ваш не заглядывали.

– В этот день под Парижем, – любезно подсказала Люба, – в одна тысяча семьсот восемьдесят третьем году впервые был осуществлён полёт человека на тепловом воздушном шаре. Имена героев-воздухоплавателей – Пилатр де Розье и Лорен д'Арланд.

– Тогда принеси ещё бутылку и посчитай, сколько с меня...

– Мила деньги с тебя брать не велела.

– Почему?

– У нас «крыша» поменялась. Вместо Герасима – Аттила. Он тоже «Либерию» крышить бесплатно будет, но мы за это теперь всё, что ты закажешь, должны на счёт заведения списывать. Такое у него условие. Иначе он Миле с Вовой обещал уши отрезать и голыми в Африку пустить.

Коровин и Секацкий выразительно посмотрели на Норушкина.

– Это меняет дело. – Андрей призывно махнул рукой Левкину и Шагину, рассудительно пояснив: – У Левкина, правда, желудок меньше напёрстка, зато Шагин – прорва.

Жаль, далеко слетел Григорьев – он тоже мог в один присест умять индейку.

Весь следующий день после устроенного им в «Либерии» Лукуллова пира Андрей провёл дома в полуфлористическом, древоподобном состоянии, в обстоятельствах рассеянной созерцательной прострации. Будничный быт преобразился вдруг в сплошное поле боя, всеобщее преодоление, в пространство несказанного героизма и тотального подвига.

Ввязываться в эту битву определённо не было сил.

Самый значительный поступок, который он смог себе позволить, – это расписаться в расходном ордере за остаток гонорара и отдать прибывшему с утра курьеру так до конца и не причёсанный «Пацанский кодекс». Будь Норушкин в тот день более собранным, он ни за что бы так не сделал – любую свою работу Андрей, как правило, старался довести до невозможного, увы, в телесном мире совершенства.

Впрочем, перед уходом Кати в Муху Андрей всё-таки послал её за пивом, поскольку в своей сумке нашёл лишь бутылку кваса как свидетельство о некой изначальной благонамеренности. Однако расчёт был неверен – после четырёх бутылок просветляющего (по замыслу) «Петровского» он только погрузился в ещё большую ботанику.

А между тем звонивший накануне Фома сказал, что послезавтра в уездной сельской администрации появится некто Н. В. Шадрунов, чтобы лично снять вопросы по бумагам, которые он подал на приобретение Побудкина. Иными словами, скорее всего, он привезёт барашка в бумажке, чтобы сунуть его кому нужно в лапу и получить преимущество перед Андреем, подавшим заявление первым.

Чёрт подери всю эту околесицу, но надо было что-то делать...

Назавтра, при помощи редко употребляемого в режиме трезвона будильника – просто голос у этой адской бренчалки был такой зычный, словно внутри неё, намотанный на шестерёнки, вертелся дьявол, – Норушкин встал в нечеловеческую рань, но всё же человеком, а не грушей.

Кофе оказался пережареным и, помимо привычного аромата, немного отдавал углем.

Катя спала; её дыхание было лёгким и маленьким, как мотылек. Андрей заметил это, и по его спине пробежали сладкие мурашки.

Поцеловав спящую детку в дрогнувшее веко, Норушкин задал Мафусаилу зёрнышек, сменил воду и, надев поверх свитера кожаную куртку, отправился в предутренний ужас, в леденящую тьму, на Царскосельский вокзал.

По Загородному проносились редкие машины. Перед ними, стоя на краю мощёной панели, уныло/обреченно приплясывала проститутка. И немудрено – минус пять по Цельсию.

Напротив вокзала в сером сквере виднелась стайка нахохлившихся – такие озябшие воробьи – бомжей. Норушкин вспомнил, что как-то по весне – ранней, ещё до конца не оттаявшей – пил в этом сквере пиво, закусывая истекающей соусом шавермой, и свежеопиленные тополя вдоль ограды походили в сумраке на шеренгу безруких Венер.

В поезде, мимо которого, играя плавниками, текло ленивое пространство, Андрей размышлял о том, что он, пожалуй, ещё не сложился до конца как царь природы и личность, потому что иногда думает как Секацкий, только короче, а иногда – как Коровин, только длиннее.

Потом он даже задремал и сквозь густеющую дрёму слушал исполняемую на компьютерном арго речь двух сидевших неподалёку кексов, из которой в полусне вычленил блистательную фразу: «Ты кто, блин, хакер или мышевозила?» – после чего почил бесповоротно.