Александр Минчин - Факультет патологии

Уж не предлагается ли она, мелькнуло у меня и тут же погасло, слишком она невинно выглядела. (О, это была еще та актриса!) – А они тебя любят?

– Кто? – не понял я.

– Твои девочки.

– Не знаю. Я не спрашивал.

– А я бы любила. – Она зовуще улыбнулась.

– Да?..

– Ага, очень.

– А ты умеешь это хорошо делать?

– Ты научишь…

– Откуда ты знаешь, что я умею.

– Так мне кажется… у меня предчувствие. – Она провела языком и зажгла нижнюю губу блеском.

Я подумал…

– А как же твой мальчик?

– У меня нету мальчика.

Дальше я задал вопрос и спросил самого себя: ну, дебил, все выяснил, зачем тебе это надо? Ответить я себе не ответил, но если бы ответил, то скорее всего – шутил. Но, наверно, это приятно, когда еще одна и без всяких усилий, совсем без старания.

– Так как? – Она ждала.

– Нет, я импотент, – пошутил я.

– Боже, как интересно! Никогда не касалась импотента.

Однако она не такая наивная, а я-то думал, что это был блеф с таблетками и реклама: позерство подрастающего девичьего поколения.

– Можно я тебя коснусь? – продолжает она.

Я не успел ответить ответа, да она и не ждала, как она «коснулась», приникнув поцелуем к моей щеке. У нее были мягкие губы…

Потом она взяла быстро мою руку и, сказав, «положи вот сюда», положила ее на свою грудь. Однако интересный новый курс попался! Тут я ответил:

– Видишь ли, Ира, я думаю здесь не совсем то место, где мне надо класть руки куда бы то ни было – на тебя. Как тебе кажется?

– А какая разница? – наивно спросила она. – Все равно все на лекции и никому отсюда не видно.

Только это и была разница…

– Ты считаешь, это единственная причина? Я себе напоминал старого занудного старика.

– А еще какая? – Она смотрела на меня расширенными глазами и очень наивно.

Я засмеялся, не выдержав:

– Ир, перестань, ты же умная, наверно, девочка.

– Ну, могу же я хоть раз обольстить мужчину. Тем более пока его нет.

– Кого его? – не понял я.

– Юстинова, он считает, что это невозможно.

– А при чем здесь он?

– Как при чем, мы с ним встречаемся, ты разве не знал? -?

– Я живу с ним ровно с седьмого ноября, праздника, прошлого года.

Вот тебе и нежная, мотыльковая – изящно наивная девочка.

– Как это? – наверное, все-таки глупо спросил я.

– Очень просто, – ответила она. – Он в меня вставляет и вынимает; когда слезает. А я после этого уже три аборта сделала.

– Почему же ты не предохраняешься?

– Сначала я не знала, я ведь маленькая девочка, наивная была, потом таблеток достать не могла, а Юстинов говорил, что ничего страшного, не умрешь, еще аборт сделаешь – все бабы рождены для этого. Это правда, Саш?

– Как тебе сказать… – Мне стало почему-то ее жалко.

– Ты к своим девочкам тоже так относишься?

– Нет, они никогда не делали абортов от меня, я их предохраняю.

– А откуда ты знаешь как, я не могла ни узнать, ни понять, ведь у нас же никакой литературы нет. Все запрещено и запретно.

И правда, ужас, подумал я, кого волнуют женщины в этом государстве.

– У меня родители врачи, и все братья, и тети, и дяди, кроме меня. Да и читал я много в медицинских книгах у отца, интересно было. Вообще, гинекология когда-то моим коньком была.

– Вот, поэтому я и хотела с тобой… я правильно чувствовала. А ты мне расскажешь что-нибудь, научишь?

– Конечно. Мне тебя жалко, так нельзя. – И подумал – три «чистки» в ее возрасте.

– Это что. Когда я второй аборт делала, он бил меня ногами в живот и орал, чтобы я убиралась и не мешала, – ему надоела моя тошнота. Правда, деньги на врача дал.

– Почему же ты с ним встречаешься до сих пор?

– Не знаю, в нем что-то есть, да и вместе учимся. Ты же не хочешь со мной встречаться?

Мне было это не понятно. Что Боб, что она. Я пошутил:

– У тебя уже есть любимый.

– Да какой он любимый, так просто, никого другого больше нет…

Она затянулась, и что-то взрослое глянуло в ней, совсем не юное и не нежное, и мне почему-то показалось – воздастся ему и очень сильно. (Но даже я не представлял, как и – насколько. Тогда.) Прозвенел звонок, кончилась первая половина. Лекции обычно шли в две половины и с одним перерывом между ними. Называли их парами, и в день было по три пары, и в каждой паре я уже сказал, что было. Лекции (были еще и семинарские занятия) вели обычно профессора или доценты, иным не разрешалось. Многие из них написали книги и учебники, по которым мы учились либо частично занимались, изучая. Господи, какая тоска, и как можно вообще учебники писать – от них же серой, беспросветной, безнадежно убитой (в молодости) жизнью пахнет.