Леонид Зорин - Господин Друг

Но если бы он и пожелал продемонстрировать осведомленность, сказать ему было решительно нечего. Он был раздосадован роминской скрытностью. Однажды нарочито небрежно спросил, как тот заполняет досуги.

Ромин лениво отозвался:

— Хочешь узнать, с кем я коитирую?

Столь недвусмысленная реакция заставила его собеседника совсем по-отрочески зарумяниться.

— Хочу знать, как справляешься с одиночеством.

— Легче легкого. Я уже старый хрен.

Близко к истине. В последнее время Ромин заметно изменился. Скулы его еще острее. Волосы бесспорно утрачивают прельстительный вороний отлив. И седина все меньше скромничает. Пластика тоже не та, что прежде, явилась возрастная неспешность. И лишь зрачки в постоянном движении — только что смешливо посверкивали и вот уже будто заледенели, не то отчуждение, не то вызов, но вот всего один миг — и снова нетерпеливый мальчишеский блеск, бесовский озорной костерок. Он и пугает и примагничивает. Поэтому Авенир Ильич и не поверил его отговорке.

Однажды полог слегка приподнялся. В сиреневый предзакатный час сидели они на Тверском бульваре. Была пограничная жара, весна вот-вот перельется в лето, томительно сладостная невнятность неустоявшегося сезона. В воздухе некая ломкая нежность, а в ожидании близкого вечера — необъяснимая юная дрожь.

Авениру Ильичу показалось, что лицо Ромина вдруг разгладилось, выражение вечной боеготовности сошло с лица, пружина разжалась.

— Отпустило? — спросил Авенир Ильич.

Ромин взглянул на него с интересом и рассмеялся.

— Смотрю на младенцев. Заметил ты, какая надменность? Похоже, они нас презирают. Есть за что, но как они догадались?

— Завидуешь им?

Ромин вздохнул.

— Сочувствую. У них все впереди.

Молодая женщина, куда-то спешившая, неожиданно остановилась.

— Константин Сергеевич, как я рада!

— Аннушка! — удивился Ромин. — Какими судьбами? Рад, что вы рады. Познакомьтесь, если не возражаете. Это Авенир Ильич, мой коллега. Для лапидарности можно — АИ. Впрочем, это кому как нравится.

«Он никогда не скажет: мой друг», — но то был лишь попутный ожог. Некогда было сосредоточиться на этой — очередной — царапине. Авенир Ильич видел одни только очи дымчато-зеленого цвета с малахитовым уральским окрасом. «Где он находит подобных женщин?» — подумалось горестно и ревниво.

— Присядьте, Аннушка, коли есть у вас время, — Ромин привстал. — А впрочем, вот что: переместимся напротив, в «Лиру». АИ — богач и меценат, он угостит нас с вами мороженым.

В «Лире», напоминавшей пакгауз, заставленный столиками, Авенир Ильич провел чуть более получаса, но этот ничтожный, в сущности, срок стал тяжким для него испытанием. Впоследствии, возвращаясь памятью к эпизодическому знакомству с грустной зеленоглазой Аннушкой, он неизменно ощущал неуходившее стыдное чувство. Будто розовый птенец, он старался пробудить в ней интерес к своей личности. Так детски хотелось ее удивить — наблюдением, живописной формулой, острым словом, малоизвестным фактом. Удивил он, прежде всего, себя. В самом деле, какое-то наваждение! И не вспомнить, когда он так напрягался, был так зависим, так несвободен! И все — впустую, все — ни к чему. Эта жалкая война за внимание была обречена изначально. Никто для нее не существовал, кроме Ромина, выдавившего из себя всего-то две-три ленивые фразочки.

Когда они попрощались с Аннушкой, Ромин сказал :

— Ты был неплох. Уровень высокой кондиции.

Он было вспыхнул, но взял себя в руки:

— Откуда она? Не москвичка, по-моему?

— Да, северянка. Теперь уж — москвичка.

— Где ты нашел ее? Не секрет?

— В заведении полунаучного типа. На выступлении в поисках заработка. Бог ты мой, трогательное видение! Нижнетагильская рябинушка. Несжатый колосок на стерне. Что значит — возраст! — он усмехнулся. — В юности любил полноватых. Чем больше женского мяса — тем лучше. Стареешь — и милей худоба. Кажется, что она беззащитней . Но это обманчивое впечатление.

— Почему ты так думаешь?

— Я это знаю. Провинциалки — особое племя. Хотя и жизнеспособных туземок в мегаполисе сегодня навалом.

«Почему ты так думаешь?» — «Я это знаю. Тебе семь лет, мне — девять», — в который раз вспомнился детский диалог. Он с усилием изобразил улыбку:

— Так поселись в глухом городке.

— Чисто московское искушение, — задумчиво протянул Ромин. — Жить в тихой слободке, ласкать девицу со сладким именем Алевтина.

— А знаешь ты, что оно означает? — спросил его Авенир Ильич. — Натирающаяся благовониями.