Андрэ Стиль - У водонапорной башни

Последние слова относятся к Соважону, который, запустив руку за пояс, ногтями раздирает себе живот. Он спохватывается, словно его уличили в позорном поступке, переваливается на другой бок, весь съеживается и сжимает кулаки, стараясь побороть невыносимый зуд.

— Завтра я всю семью чесоткой перезаражу, — ворчит он. — Каждый раз одно и то же!

Жак не решается сразу перевести разговор на волнующую его тему и начинает издалека:

— Что там ни говори, а если человек месяц сидит без дела, никакого у него вкуса к работе нет. Еще немного, и перестанешь чувствовать себя докером, будто никакой у тебя нет специальности.

Дюпюи с любопытством поглядел на Жака. Хотел было возразить ему, да вовремя удержался, вспомнив наставления Анри. Если я сейчас его оборву, Анри обязательно скажет, что я слишком сурово с ним обошелся… «Правда, случай его не совсем простой, — непременно скажет мне Анри, — но пока осуждать Жака мы не имеем оснований…» Поэтому Дюпюи решительно подымается, засовывает руки в карманы и говорит, вкладывая в свои слова тайный смысл:

— От таких разговорчиков мне кой-куда пойти захотелось.

Он направляется к трапу, но Жак увязывается за ним, догоняет Дюпюи на мостках. Мокрый ветер сердито проходит между ними, как поток воды.

— Ты мне все-таки скажи, Дюпюи, — начинает Жак, и в голосе его слышатся угрожающие нотки, — скажи, что бы ты стал делать на моем месте?

— На каком твоем месте? — спрашивает Дюпюи, желая выиграть время.

— Ты отлично понимаешь. Нехорошо с твоей стороны избегать меня.

— А ты разве не знаешь, что нельзя доверять всем и каждому?

Вся кровь бросилась Жаку в лицо, но он сдержался.

— Чего ты от меня хочешь? — продолжает Дюпюи. — Дают тебе работу — бери, не в этом, брат, дело. Важно выяснить, почему они именно тебя всякий раз выбирают, почему тебе отдают предпочтение перед остальными.

— Вот это-то меня и смущает. Уж поверь, я для этого и пальцем не пошевельнул.

— Что ж, я тебе верю, — говорит Дюпюи, но по голосу его чувствуется, что думает он обратное. — Берут, должно быть, потому, что имеют на тебя виды. Во всяком случае, я лично тебе не завидую…

— Ну, а другие? — перебил его Жак.

Они подошли к краю мостков. Дюпюи старался обернуть разговор в шутку, чтобы не углублять спора.

— Сам видишь, я тут ни при чем. Отойди-ка в сторонку, от греха подальше, а то здесь такой ветер, неровен час… — Дюпюи попытался рассмеяться. Но Жак не расположен был шутить.

— Стало быть, ты мне не веришь?

Это уж слишком. Дюпюи резко оборвал Жака:

— Послушай, друг любезный, отстань ты от меня со своими расспросами, честью прошу. Я тебе советов давать не собираюсь. Это твоя забота! Я в нынешнем месяце первый день работаю, а тебя уже третью неделю подряд назначают. Пойми ты, я лично ничего против не имею. Но чего ты хочешь? Чтобы я тебя же еще и жалел в придачу?

В словах Дюпюи слышался не гнев, а горечь. И Жак почувствовал это. Они молча поднялись по мосткам, и сразу же их окутали густые облака пыли: широко раскрыв челюсти, грейфер высыпал в порожний грузовик зерно.

Теперь им приходилось сгребать ячмень в кучи поближе к грейферу. Жак и Дюпюи работали рядом. Их лопаты то и дело сталкивались в сыпучем зерне. Оба молчали. У Жака гнев против Дюпюи быстро улегся. Теперь он снова мучительно спорил с самим собой. Верно, сам он ничего не предпринимал, не сделал ни одного шага, но почему десятник всякий раз назначает на работу именно его? Должны же быть тому причины. Какие? Надо их узнать. И Жак как будто ворошит лопатой горы зерна в своей душе. Когда заставляли грузить пароходы во Вьетнам, он отказался, как и все прочие, — значит дело не в этом. Он участвовал во всех забастовках и держался до конца. Он член профсоюза, входящего в ВКТ [3] Всеобщая конфедерация труда. — Прим. ред. , опять-таки как и все докеры. Правда, он не состоит в коммунистической партии, зато и ни в какой другой тоже не состоит, да и не он один беспартийный. Но то, что он не коммунист, начальникам известно. Выть может, эти сволочи потому и благоволят к нему. Лопата его снова стукнулась о лопату Дюпюи. «Они имеют на тебя виды», — только что сказал Дюпюи. Но и в прошлом своем Жак не может обнаружить ничего худого. Что же там было? Отец состоял в социалистической партии. Поэтому и Жак в 1936 году записался в организацию социалистической молодежи. Попал не на ту полочку, но не каяться же поминутно всем и каждому. А хозяева, стало быть, думают: раз социалист — значит их пособник. К Жаку это, во всяком случае, не относится. Другое дело те, в Париже, министры разные или здешний мэр Гужон со своим заместителем из РПФ [4] Фашистская организация де Голля. — Прим. ред. — те, конечно, очень даже могут сподличать, даже наверняка. Но только уж не он. Жак вовсе не состоит в социалистической партии, да и где она, эта самая партия? Что бы там ни было, эти мерзавцы, должно быть, именно поэтому и рассчитывают на него. Ну что ж, придется сказать словцо вслух, в открытую, чтобы все стало честным, ясным… Где-нибудь сказать при докерах — в столовой или в их знаменитой пивной «Промочи глотку». Ладно! Ну, а почему Декуан так себя ведет? То, что Жак услышал от него позавчера, так далеко от всего, что передумал он сам за последние дни! Насчет Декуана сомневаться не приходится — он доволен, что для него все так хорошо сложилось. Но ведь все знают, что Декуан его приятель. Вот и вообразили, что Жак тоже рад-радешенек. Кто знает, возможно и сам Декуан распространяет такие слухи. Ладно! Тогда он отведет Декуана в сторонку и без шума, без крика скажет ему, кто такой Жак, чтобы Декуан знал, с кем имеет дело.