Ги Мопассан - Мохаммед-Бестия

— А справишься, приятель?

— Справлюсь, господин капитан, а если прикажете, то и все племя под конвоем сюда пригоню.

Комендант, большой оригинал, поймал его на слове:

— Отберешь себе шесть человек и выступишь завтра утром, но смотри: не сдержишь обещания — берегись! Вахмистр ухмыльнулся в усы:

— Не беспокойтесь, господин майор. Пленники будут здесь, самое позднее, в среду, к полудню.

Вахмистр Мохаммед, по прозвищу Бестия, был в самом деле примечательной личностью: турок, натуральный турок, он поступил на французскую службу после бурного и, без сомнения, достаточно темного прошлого Он исколесил немало стран — Грецию, Малую Азию, Египет, Палестину

— и, вероятно, совершил на своем пути не одно злодеяние. Это был форменный башибузук: храбрец, гуляка, весельчак, жестокий и по-восточному невозмутимый. Тучный, очень тучный, он отличался тем не менее обезьяньей ловкостью, а как наездник, не знал себе равного. Усы его, до не правдоподобия густые и длинные, всегда пробуждали во мне смутные мысли о полумесяце и ятагане. Он люто ненавидел арабов, которых преследовал беспощадно, свирепо и коварно, вечно расставляя им ловушки и строя всяческие козни.

К тому же он был невероятно силен и фантастически смел.

Комендант разрешил:

— Выбирай людей, приятель.

Я тоже попал в их число. Мохаммед поверил в меня, и я тут же проникся к нему безграничной преданностью: внимание храбреца польстило мне тогда не меньше, чем впоследствии крест Почетного легиона.

Итак, на рассвете, всемером, всего всемером, мы выступили из лагеря. Сотоварищами моими оказались сущие разбойники, те сухопутные пираты, которые, пошатавшись по всевозможным странам и вдоволь там нашкодив, поступают наконец в какой-нибудь иностранный легион. В ту пору наша африканская армия изобиловала такими подонками, людьми без намека на совесть, хотя и отличными солдатами.

Мохаммед роздал каждому по десятку метровых веревок. На меня же, самого молодого и легкого, навьючил дополнительно целый моток веревки длиной метров в сто. Когда мы спросили, для чего вся эта снасть, Мохаммед, как всегда бесстрастно и загадочно, ответил:

— Для того, чтобы ловить арабов на удочку. И хитро подмигнул нам — он перенял эту манеру у одного старого африканского егеря, парижанина родом.

Мохаммед ехал впереди отряда, щеголяя красным тюрбаном, который всегда надевал в поход, и самодовольно ухмыляясь в огромные усы Этот пузатый, широкоплечий, несокрушимо спокойный здоровяк-турок выглядел действительно великолепно. Лошадь под ним была белая, крепкая, но некрупная, и всадник-колосс казался раз в десять больше нее. Узкой лощиной, каменистой, голой и желтой, мы спускались в долину Шелиффа, обсуждая на ходу предстоящую экспедицию. Спутники мои говорили каждый с особым акцентом: в отряде на двух французов приходилось двое греков, один испанец и один американец. Сам Мохаммед-Бестия безбожно картавил.

Солнце, страшное южное солнце, о котором не имеют даже представления на другом берегу Средиземного моря, обжигало нам плечи, и двигались мы шагом — другим аллюром в этих краях не поедешь.

За целое утро нам не попалось ни деревца, ни араба.

Около часа пополудни мы сделали привал у ручейка, бежавшего между камнями, достали из переметных сум хлеб и вяленую баранину, а еще через двадцать минут снова тронулись в путь.

Наконец, часов в шесть вечера, совершив по приказу Мохаммеда большой обходный марш, мы увидели за бугром арабское кочевье. Низкие коричневые шатры, темными пятнами распластанные на желтом песке, казались исполинскими грибами, внезапно выросшими в пустыне у подножия докрасна опаленного солнцем холмика.

Это и была цель наших поисков. Чуть поодаль, на лужке, поросшем темно-зеленой альфой, паслись привязанные лошади.

— Галопом марш! — скомандовал наш предводитель, и мы ураганом влетели в становище. Обезумевшие женщины в белых развевающихся лохмотьях бросились к своим холщевым норам, заползая туда на четвереньках и воя, как затравленные звери. Мужчины, напротив, сбегались со всех сторон с явным намерением защищаться.

Мы устремились прямо к палатке аги, самой высокой из всех.

Сабель мы не обнажали, следуя примеру нашего начальника, державшегося как-то очень странно. Он совершенно неподвижно и прямо восседал на своей лошадке, которая бешено рвалась из-под гигантской туши турка, и хладнокровие усатого верхового забавно контрастировало с ретивостью коня.