Дени Дидро - Монахиня

— Мари, что с вами?

— Ничего, — ответила я.

— И надо же быть такой дурой, — заявила она, — чтобы лить слезы из-за дрянной, распутной монахини, которая забыла бога, втюрилась в какого-то паршивого монаха и убежала с ним из монастыря. Видно, уж очень вы жалостливы. Жила как у Христа за пазухой, пила, ела, молилась богу и спала. Чего ей вздумалось бежать? Попробовала бы она три-четыре раза пополоскать белье на реке, да еще в такую погоду, тогда бы и монастырь показался ей сладок.

На это я ответила, что, должно быть, она немало выстрадала.

Лучше мне было промолчать, потому что тогда мне не пришлось бы услышать в ответ:

— Бросьте, это просто дрянь, которую бог накажет.

При этих словах я низко склонилась над своим столом и оставалась в таком положении, пока хозяйка на меня не прикрикнула:

— Мари, о чем это вы замечтались? Пока вы тут дремлете, работа стоит.

По духу я всегда была чужда монашеству, об этом с достаточной ясностью свидетельствует мой последний шаг, но в монастыре я привыкла к некоторым обычаям, от которых не могу отучиться. Например, когда зазвонят в колокола, я крещусь или преклоняю колена; когда постучат в дверь, я откликаюсь: «Ave» ; когда меня спрашивают о чем-нибудь, мой ответ всегда кончается словами: «да, матушка», «нет, матушка», «нет, сестра». Если неожиданно приходит посторонний человек, я непроизвольно скрещиваю руки на груди и, вместо того чтобы сделать реверанс, низко кланяюсь. Мои товарки покатываются со смеху и думают, что я дурачусь, передразнивая монахинь. Однако невозможно, чтобы их заблуждение длилось без конца. Моя опрометчивость выдаст меня, и я погибну.

Господин маркиз, поспешите помочь мне. Вы, несомненно, меня спросите: «Укажите, что я могу для вас сделать?» Вот что: мои желания весьма скромны — мне нужно место горничной, кастелянши или даже простой служанки, лишь бы мне жить в неизвестности, где-нибудь в деревне, в провинциальной глуши, у порядочных людей, которые чуждаются большого общества. Жалованье не имеет значения; безопасность, покой, хлеб и вода — вот все, что мне нужно. Будьте уверены, что моей работой останутся довольны. В родительском доме меня приучили к труду, а в монастыре — к послушанию. Я молода. У меня мягкий характер. Когда заживут мои ноги, у меня будет сил больше, чем нужно для исполнения моих обязанностей. Я умею шить, прясть, вышивать, стирать белье. Когда я была еще в миру, я сама чинила свои кружева и скоро верну себе прежнюю сноровку. Я все умею делать и не брезгую никакой работой. У меня есть голос, я знаю музыку и играю на клавесине настолько удовлетворительно, что сумею развлечь свою хозяйку, если она этого пожелает. Я даже могла бы давать уроки музыки ее детям, но боюсь, что это свидетельство тонкости моего воспитания меня выдаст. Если бы понадобилось причесывать мою хозяйку, то у меня есть вкус, я взяла бы несколько уроков и скоро освоилась бы с этим нехитрым делом. Сударь, сносное место, если это будет возможно, или же любое место — вот все, что мне нужно. О большем я не мечтаю. Вы можете поручиться за мою нравственность; несмотря на всю видимость, я добродетельна, я даже благочестива. Ах, сударь, если бы меня не удержал бог, всем моим страданиям давно пришел бы конец и мне уже нечего было бы бояться людей. Сколько раз я подходила к глубокому колодцу в конце монастырского сада! И если я не бросилась в него, то только потому, что в этом отношении мне была предоставлена полная свобода. Не знаю, какая участь меня ждет, но если бы мне когда-нибудь пришлось вернуться в монастырь, каков бы он ни был, — я не ручаюсь за себя: повсюду есть колодцы. Господин маркиз, сжальтесь надо мной и избавьте себя самого от долголетних угрызений совести.

P.S. Я изнемогаю от усталости. Ужас охватывает меня, и покой от меня бежит. Эти воспоминания, написанные мною наспех, я только что перечла уже со свежей головой и заметила, что совершенно непроизвольно показала себя каждой своей строчкой столь же несчастной, какой я была на самом деле, но гораздо более достойной симпатии, чем я есть в действительности. Не считаем ли мы мужчин более равнодушными к описанию наших горестей, чем к изображению наших прелестей, и не кажется ли нам, что легче их пленить, чем растрогать? Я слишком мало знакома с ними и недостаточно себя изучила, чтобы в этом разобраться. Однако если господин маркиз, известный своей душевной чуткостью, придет к убеждению, что я обращаюсь не к его милосердию, а к его страстям, — что подумает он обо мне? Эта мысль меня тревожит. Поистине он был бы очень не прав, вменяя в вину лично мне инстинкт, присущий всему нашему полу. Я женщина, быть может, немного кокетливая, право, не знаю. Но это вложено природой и совершенно безыскусственно.