Дени Дидро - Монахиня

— Ну, сестра Сюзанна, — спросил г-н Эбер, — как теперь обращаются с вами?

— Обо мне забыли, сударь, — ответила я.

— Тем лучше.

— Я и не желаю ничего другого, но должна просить вас об очень большой милости: позовите сюда мать-настоятельницу.

— Зачем?

— Если к вам поступят на нее какие-нибудь жалобы, она не преминет обвинить в этом меня.

— Понимаю, но все же скажите, что вы о ней знаете.

— Умоляю вас, сударь, пошлите за ней; пусть она сама слышит ваши вопросы и мои ответы.

— Нет, скажите.

— Сударь, вы меня погубите.

— Не бойтесь. С нынешнего дня вы больше не под ее властью. Еще на этой неделе вы будете переведены в монастырь Святой Евтропии, близ Арпажона. У вас есть добрый друг.

— Добрый друг? Я такого не знаю.

— Это ваш адвокат.

— Господин Манури?

— Он самый.

— Я не думала, что он еще помнит обо мне.

— Он виделся с вашими сестрами, был у архиепископа, у старшего председателя суда, у ряда лиц, известных своим благочестием. Он внес за вас вклад в монастырь, который я вам сейчас назвал, и вам остается провести здесь всего несколько дней. Итак, если вам известны здесь какие-нибудь непорядки, вы можете, не навлекая на себя неприятностей, довести их до моего сведения. Вас к этому обязывает святой обет послушания.

— Я ничего не знаю.

— Как! Разве они не прибегали к особо крутым мерам по отношению к вам после того, как вы проиграли процесс?

— Они считали и должны были считать мой отказ от обета тяжким грехом и потребовали, чтобы я испросила прощения у господа.

— Но в каких условиях было испрошено прощение, вот что мне хотелось бы знать.

И, произнося эти слова, он покачивал головой и хмурил брови. Я поняла, что только от меня зависит отплатить настоятельнице, хотя бы частично, за все удары плетью, которые я нанесла себе по ее приказанию. Но это не входило в мои намерения. Старший викарий, убедившись, что он ничего от меня не узнает, удалился, предложив мне держать в тайне то, что сказал о моем переводе в арпажонский монастырь Св. Евтропии.

Когда почтенный викарий вышел в коридор, оба его спутника обернулись и поклонились мне очень приветливо и ласково. Я не знаю, кто они, но да сохранит им господь их мягкосердечие и сострадательность, столь редкие у людей их звания и столь необходимые тем, кому вверяются слабости человеческой души и кто ходатайствует о милосердии божием.

Я полагала, что г-н Эбер занят тем, что утешает, расспрашивает или наставляет какую-нибудь другую монахиню, но он снова пришел в мою келью.

— Откуда вы знаете господина Манури? — спросил он меня.

— По моему процессу.

— Кто вам его рекомендовал?

— Супруга председателя суда.

— Вам, должно быть, часто приходилось совещаться с ним во время вашего дела?

— Нет, сударь, я с ним редко виделась.

— Как же вы сообщали ему нужные сведения?

— Несколькими записками, составленными мною собственноручно.

— У вас есть копии этих записок?

— Нет, сударь.

— Кто передавал ему эти записки?

— Супруга председателя суда.

— Каким образом вы познакомились с нею?

— Меня с нею познакомила сестра Урсула, моя подруга и ее родственница.

— Виделись ли вы с господином Манури после того, как проиграли процесс?

— Один раз.

— Не много. Он вам не писал?

— Нет, сударь.

— И вы не писали ему?

— Нет, сударь.

— Он, несомненно, известит вас о том, что он для вас сделал. Я требую, чтобы вы не выходили к нему в приемную и, если он напишет вам прямо или через посредство каких-либо лиц, отослали мне это письмо, не вскрывая его, — слышите ли, не вскрывая.

— Хорошо, сударь, я исполню все в точности…

Не знаю, к кому относилась подозрительность г-на Эбера — ко мне или к моему благодетелю, но я почувствовала себя оскорбленной.

Господин Манури приехал в Лоншан в тот же вечер. Я сдержала слово, данное старшему викарию, и отказалась говорить с моим адвокатом. На следующий день он секретно переслал мне письмо, я получила его и, не вскрывая, отправила г-ну Эберу. Это случилось, насколько я помню, во вторник. Я все время с нетерпением ждала, к чему приведут обещания старшего викария и хлопоты г-на Манури. Среда, четверг, пятница прошли без всяких новостей. Как тянулись для меня эти дни! Я вся дрожала при мысли, что встретилось какое-нибудь препятствие и все расстроилось. Я не получала свободы, но я меняла тюрьму, а это было уже немало. Одно счастливое обстоятельство порождает в нас надежду на второе, откуда, быть может, и возникла пословица: «Удача родит удачу».