Роберт Стивенсон - Сент-Ив (Пер. Чистяковой-Вэр)

— Нет, товарищ.

— Ни одного? — с изумлением спросил я.

— Ни одного, — госпожа Жюпиль лукаво посмотрела на меня и прибавила: — Барышня слишком осторожна.

— Ах! — я с облегчением вздохнул. — О, несносная женщина, что вы хотите этим сказать?

— Ну, дней десять тому назад сюда пришел незнакомый мне человек и спросил меня: знаю ли я что-либо о капрале, который хвалил мое белое вино. — «Знаю ли я что-нибудь, — ответила я, — об иголке в копне сена. Все его хвалят». (О, госпожа Жюпиль). — «Я говорю о капрале, — сказал он, — по имени Шамдивер». — «Как? — закричала я, — вы же не хотите сказать, что он умер?» И, право, товарищ, у меня на глазах навернулись слезы. — «Нет, не умер, — сказал он, — и в доказательство этого он скоро явится сюда и спросит, нет ли у вас писем на его имя. Скажите ему, что если он хочет получить письмо от…» — видите, я записала фамилию на клочке бумаги… — «от Флоры Гилькрист, пусть ждет в Париже, пока его друг не найдет возможности передать ему записку из рук в руки. Если он захочет узнать обо мне что-либо еще, скажите, что я пришел от»… — Погодите… я записала второе имя под первым… Да, вот оно: «от господина Ромэна».

— О, проклятая осторожность, — произнес я. — Что это был за человек?

— Очень степенный, вежливый. Его можно было принять за главного лакея или клерка нотариуса; он был одет просто, во все черное.

— И говорил по-французски?

— Отлично. Что еще?

— И он не возвращался?

— Конечно, зашел позавчера и, по-видимому, очень огорчился. — «Может быть, нужно передать капралу еще что-нибудь?» — спросила я. — «Нет, — ответил он, — или, погодите, скажите ему, что на севере все идет хорошо, но что он не должен уезжать из Парижа не повидавшись со мной».

Вы можете себе представить, до чего я проклинал осторожность Ромэна! Если на севере все шло хорошо, зачем он не оставил писем Флоры? Какое извинение было у него? И каким образом ее письмо могло быть опасным для меня здесь, в Париже? Мне почти хотелось закусить удила и отправиться в Кале. Однако мне было приказано ждать, и мой поверенный, конечно, имел причины действовать таким образом, скрывая их под этими досадными, скучными подходами. Вдобавок, его посланник мог каждую минуту вернуться.

Поэтому, хотя и без удовольствия, я заблагорассудил поселиться у вдовы Жюпиль и, скрепя сердце, ждать. Вы, вероятно, скажете, что мне было легко убить время в Париже между тридцать первым марта и пятым апреля 1814 года. Но ни вступление союзников, ни предательство Мармона, ни отречение императора, ни появление казаков на улицах Парижа, ни деятельность газетных контор, кипевших как ульи под руководством новых издателей, ни новые и противоречивые вести, с утра до ночи сменявшие одна другую, ни разноречивые слухи в различных кафе, ни стычки на каждом углу, ни ежечасный поток воззваний, плакатов, объявлений, карикатур и громадных листов с непристойными стихами, ни памфлеты не развлекали меня. Когда я шел по улице, занимаясь лишь своими собственными надеждами и тревогами, я слышал все как во сне. Я не считаю это простым себялюбием, глубокое отвращение внушала мне моя страна. Если этот Париж составлял действительность — я был призраком, выходцем с того света, а Франции, Франции, за которую я дрался, за которую мои родители пошли на эшафот — никогда не существовало, и наш патриотизм оказывался тенью тени. Не судите меня слишком сурово, если во время беспокойных бесцельных блужданий тех дней я мысленно перешел через мост, служивший дорогой между страной, в которой у меня не было ни родных, ни друзей, ничего, кроме моего призрачного прошлого, и той страной, где жило существо, хотя, может быть, и единственное, вызывавшее мое поклонение.

На шестой день, пятого апреля, я не выдержал; позавтракав и выпив бутылку Божоле, я принял решение: из ресторана я пошел прямо домой и там попросил госпожу Жюпиль дать мне перо, бумагу, чернил, готовясь письменно известить Ромэна, что к лучшему ли то будет или к худшему, но через сутки после получения моего письма он будет иметь возможность ждать встречи со мной в Лондоне.

Едва я составил первую фразу, как в дверь постучали, и вдова Жюпиль объявила, что какой-то господин желает меня видеть.

— Проводите его сюда, — сказал я, с замиранием сердца открывая дверь. Через мгновение на пороге остановился… мой кузен Ален.

Он был один. С видом человека, понимающего все, он посмотрел на меня, на письмо, поставил свою шляпу на стол подле листка почтовой бумаги, а перчатки, в которые предварительно подул, положил подле шляпы.