Вера Инбер - Смерть луны

— У вас печень не в порядке. Что вы едите обычно?

— Фаршированную шейку гусиную, а что?

— Воздержитесь от этого. Повторяю, у вас раздражена печень.

— Доктор, простите, хоть вы глубокообразованный человек, но какое отношение имеет шейка к печени? Где именье и где вода! Я вам скажу, в чем дело: это Учредительное собрание.

— Как? — не понял доктор.

— Я вам говорю, Учредительное собрание. Оно у меня сидит в печенках. Оно же просто необходимо, и вот нет его. Это же нервирует; в чем дело?

Врач остался при своем мнении, и они разошлись, недовольные друг другом.

Прицкер тоже интересовался политикой и с жадностью читал московские газеты.

Придя из магазина к себе домой, в самую низкую часть Орши, ежегодно заливаемую Днепром, и будучи вдов, он делился соображениями со своим сыном Исайчиком. Исайчик, рожденный туберкулезной матерью, всегда болел, вставал редко и был прозрачно-желт, что не мешало ему иметь вполне определенные взгляды на жизнь.

— Ну, Исайчик, — говорит однажды Прицкер, входя весь мокрый от дождеснега, — как дела?

— Какие мои дела? Бок болит. Что у тебя? Сними калоши и возьми на окне селедку, я тебе оставил. А что у вас слышно?

— Что у нас, Исайчик? Хаим Егудович нездоров.

— Нездоров… Только что не лопается. Почему же ты не снимешь калош?

— Исайчик, я лучше в них останусь.

— Ну, что еще? Что еще случилось?

Сначала Прицкер отмалчивался, но потом принужден был сказать все. Оказывается, произошла трагедия. Спустившись в магазинный подвал для того, чтобы, по требованию Хаима Егудовича, пересчитать жестянки с керосином, Прицкер ступил в лужу серной кислоты. Кислота стояла в большой бутыли, неблагополучной по трещинам, на что своевременно указывалось Хаиму Егудовичу. Теперь — от холода, от другой ли какой причины — бутыль лопнула, кислота вылилась, и хилые Прицкеровы подошвы погибли вместе с носками. Хорошо, что ноги уцелели.

Слыша это, Исайчик от волнения начинает заикаться.

— Я тебя не понимаю, Прицкер, — говорит он, называя отца по фамилии, как и вся остальная Орша, — что ты за человек? Человек ты или нет? Не можешь ты сказать своему Хаиму, чтобы он, во-первых, не жалел бутылок, во-вторых, провел бы в подвал электричество и, в-третьих, возместил тебе башмаки.

— Так он же соглашается на в-третьих, — отвечает Прицкер, принимаясь за селедку. — Он мне дает вполне приличный товар из хромовой партии, только говорит, что вычтет из жалованья.

— Ой, Прицкер, что мне с тобой делать? Ты же вылитая овца. И ты согласился?

— Я сказал, что посоветуюсь с тобой, Исайчик, — отвечает Прицкер.

— Так вот, я запрещаю тебе эту комбинацию. Или пусть дает башмаки бесплатно, или наплюй на него.

— Исайчик, я не могу наплевать.

— Почему? Ну почему? Только факты.

— Факты такие, что он хозяин, Исайчик. А если мы будем плевать на хозяина, так свет перевернется. Но не это главное, Исайчик, Керенский меня тревожит.

— А что? — вскидывается Исайчик. — А что?

— Исайчик, он мне не нравится.

— А кому он нравится, я тебя спрашиваю? А что «те»?

— Те сидят в Смольном университете.

— Институте.

— Все равно. Хорошо бы им оттуда выйти.

— О выйти не может быть и речи. Им еще рано. Они сами знают, что им делать, — убежденно говорит Исайчик.

Но настал день, когда они вышли. Это случилось 26 октября.

Прошло некоторое время, и весть об этом докатилась до Орши.

Прицкер пришел домой неузнаваемый. Волосы у него поднялись над лбом, так что Исайчик испугался.

— Опять кислота? — спросил он.

— Какая кислота, Исайчик, просто грандиозные события. Керенский…

— Ну?

— Ну-ну. Его уже больше нет.

Исайчик приподнялся с подушек.

— Ты что? — спросил он. — Прицкер, говори все.

Было тихо. Орша лежала в осеннем дожде.

Впрочем, к вечеру он стих, и нежная ледяная кора стала затягивать зияющие лужи. Небо сделалось остро-зеленым. И поздно ночью над незамерзшим еще, но уже густым Днепром, над понтонным мостом взошла холодная звезда.

Исайчик, глядя сквозь стекло на эту звезду, долго убеждал Прицкера:

— Вы должны, понимаете. Ну! Если бы я был здоров, так я бы сам все сделал. Ты слышишь… Завтра, и обязательно через весь город.

— Но, Исайчик…

— Прицкер, не возражай мне ни слова. Собери всех ваших.

И вдруг маленький, затрушенный Прицкер стал серьезен и тверд и сказал:

— Исайчик, ты прав.

Хаим Егудович встал сам не свой. Ночь он провел без сна. Печень его увеличилась вдвое, но Учредительное собрание уже не сидело в ней. Оно исчезло надолго.