Илья Митрофанов: ЦЫГАНСКОЕ СЧАСТЬЕ

Но счастье, как солнечный лучик, его не поймаешь, в ладанку не зашьешь.

Не долго работал в кузне отец. Когда листья желтые на акации стали, пришли к нам во двор гажё2. Двое их было. "Где хозяин? - спросили.- Где кузнец, Тома Бужор?" А отец в тот день не работал. Он по праздникам не работал. Большой праздник был. Баро форо3 была в Ахиллее. Отец вернулся из Ахиллеи и спал. Гажё его разбудили и говорят:

"Мы - Советская власть. Будешь для колхоза работать".

Отец стал работать. Бороны ему ломаные привезли, косы, вилы и грабли - все, что отняли у людей. И лошадей к нему привели ковать.

Железа во дворе стало больше, а людей меньше. Никто теперь не сидел у кузни. Никто магарыч не ставил отцу. Лошади стали ничьи. Бороны тоже ничьи. Сердце у людей за них не болело.

Отцу не понравилась такая работа. Он любил, чтобы все видели, как он стучит молотком и с железом горячим шепотом разговаривает. Ему скучно стало. День поработает, два на ярмарке. Еще один гажё во двор к нам пришел. Бирэво К Маленький, кривоногий, ложка души в нем. А злой как огонь. Бумагу отцу показал.

"Медленно ты работаешь, Тома Бужор! - закричал.- Малая производительность от тебя!" Отец слушал, ножиком прутик строгал. Потом голову поднял: "Мандар ханцы,- сказал,- катар о дел майбут!"4

Ночью кузню поджег. До утра кузня горела. А к обеду гажё приехали на железной машине. Военные гажё приехали. Схватили отца. Только он никого не боялся. Он сказал:

"Дайте мне одеться, люди добрые…" Рубаху надел белую, красный пояс надел, сапоги надел. Гажё под руки его взяли, но отец оттолкнул их.

"Я не пьяный! - сказал.-Я сам выйду…"

Вышел во двор, песню запел. Нашу песню запел. "Анде'к свынто" запел. Голосом звонким, веселым голосом, с радостью в сердце запел. Ногой притопнул, пыль поднял сапогами. Соседи собрались, глядели. Гажё глядели. А отец притопывал сапогами, белым соколом ходил вокруг них. Отец никого не боялся. Он пел нашу песню: Анде'к свынто дес куркэхко! Эта Пэтро бияндиля! Во чи барёл cap барёлпе! Сар кэ анда ле васт тинзолпе… 8

Я стояла во дворе. Я не понимала: почему он поет? Я не знала, куда его повезут. Только когда увидела, как гажё к машине железной его подтолкнули, крикнула:

"Тйтэ! Тйтэ!"

Отец оглянулся. На соседей глянул, на солнце вольное глянул.

"Люди! Помните дядю Тому! - крикнул.- Живите, как соль с хлебом!"

Вот что сказал. Последними были эти слова, Не видела я его больше. Никогда с того дня больше не видела.

Жизнь моя стала плохая. От мачехи стала плохая. Отец был, она боялась отца и мое сердце не мучила. Отца увезли - стала мучить. Плохо мне стало от мачехи. Гана мачеху звали. Красивая тоже была. Но сердцем не стоила и двух луковиц. Злая сердцем была. А зло в человеке, что уголь горячий. Ты в себе его носишь, а он твою душу со- жгет. С другим цыганом начала жить. Он к нам пришел. Ничего с собой не имел. Ни накрыться, ни подстелиться. Один кнут имел. Васо звали его. Днями лежал на кровати. Мух кнутом бил. Меня бил, братьев, сестер, мачеху бил. Протянет кнутом и смеется. С первого дня как пришел, сказал нам:

"Идите шукайте гроши. Чтоб вечером десять сталинов в хате было от каждого…"

Сталины на земле не валяются. Пока один рваный достанешь, сто раз душа умрет и воскреснет.

Я на базар ходила. Базар в Карагмете меньше ладойи. Два продавца, один покупатель. Спрятаться негде. Дыню, яблоко, брынзы кусок схвачу и до хаты бегом.

Ловили меня. Били. Я больше женщин-торговок боялась. Женщины сильней били, чем мужики. Волосы рвали. Терпела. Надо было что-нибудь домой принести. Там Васо с кнутом сидел. Братья и сестры мои- Дюла, Бабали, Тереза, Лянка - были старше меня. Они в Тучков ездили, в Аккерман и в Одессу. Они Сталины привозили. Неделю побудут, а больше чем десять от каждого Васо везли. А я не умела. В хату зайдут. Васо сидит, семечки лущит. И Гана с ним вместе. Вижу, за кнут взялся.

"Ну,- спрашивает,- где твои Сталины?"

"Найкэ!5 Не бей меня, найкэ. Не было мне удачи. Не бей!" - Прошу…

А Васо посмеивался:

"Что ты у меня просишь? Ты у гажей проси…" - И выгонял за порог.

Ночь во дворе. Куда мне пойти? В кузнице ночевала. Был там один закуток. Не обгорелый почти. Одеяло нашла дырявое, закутаюсь и дрожу до утра. Никто меня в хату не звал. А была охота - шла в Ахиллею. Может, удачу найду. Семь километров до Ахиллеи. Вечер, ночь, иду, ни о чем не думаю. В окнах свет горит. Там тепло. Там гажё живут. Сталины пересчитывают. А может, гуляют. Жалко было себя. Люди мимо идут. Все нарядные. В кино идут и на танцы. И я себе думаю. Вот вырасту, богатого встречу. За всю свою неудачу с Васо рассчитаюсь.