Антуан Сент-Экзюпери - Южный почтовый

Но вот под этой кожаной курткой — теплое тело, теплое, Бернис, и уязвимое. Под грубыми перчатками — волшебные руки, умевшие, Женевьева, кончиками пальцев ласкать твое лицо…

Испания.

Сегодня, Жак Бернис, ты пройдешь над всей Испанией спокойно и уверенно, как хозяин. Знакомые виды будут сменять друг друга. Ты запросто, локтями, проложишь себе путь сквозь грозы. На тебя, а потом — за тебя, назад, несет Барселону, Валенсию, Гибралтар, — есть! Ты скатываешь эту карту обратно в рулон, за спиной — все больше сделанной работы. А я вспоминаю твои первые шаги — и мои последние советы перед твоим первым почтовым. С рассветом тебе предстояло взять в руки множество людских раздумий. В свои слабые, уязвимые руки. Взять — и перенести через тысячи преград, как сокровище под плащом. Ведь почта драгоценна, сказали тебе, драгоценней, чем сама жизнь. И так же хрупка. От любой промашки она может исчезнуть в огне или рассеяться по ветру. Вот какой он был, тот канун битвы:

— И что тогда?

— Тогда попробуй дотянуть до пляжа у Пеньисколы. Но осторожно — там рыбачьи лодки.

— А дальше?

— Дальше до самой Валенсии всегда найдешь, где сесть. Вот, я тебе обвожу красным. На худой конец, сойдут и высохшие русла.

Зеленый абажур, расстеленные карты — Бернис как будто снова в школе. Но в каждом клочке земли его новый учитель открывал для него живую тайну. Неведомые страны представали отныне не мертвой цифирью, а настоящими лугами, полными цветов (берегись вон того дерева!), настоящими пляжами, устланными песком (вечером будь осторожен — рыбаки!).

Ты уже понял, Бернис: никогда не узнать нам ни Гранады с Альмерией, ни Альгамбры, ни мечетей — только самые скромные тайны ручейка и апельсинового дерева.

— Ну, слушай: если с погодой порядок, иди напрямик. А если погода плохая и лететь приходится низко — ты берешь влево и входишь в эту долину.

— … вхожу в эту долину…

— А потом — снова к морю, через вот этот перевал.

— … к морю через перевал…

— С мотором поосторожней — берег там крутой, кругом скалы.

— А если начну проваливаться?

— Придется выпутываться!

Бернис улыбается: молодые пилоты — романтики. А какую-нибудь скалу швырнет на тебя, как из пращи, — и убит. Бежал ребенок — и вот неведомой рукой поражен прямо в лоб и повержен навзничь…

— Да нет, старина, в самом деле! Всегда приходится выпутываться.

И Бернис горд таким уроком: в детстве во всей «Энеиде» не нашлось ни одной тайны, какая хранила бы от смерти. Школьный учитель, проводя пальцем по карте Испании, не умел открыть ни родника, ни клада, ни западни, ни той, из песенки, пастушки на лугу.

Что за нежность лилась в тот день из-под зеленого абажура! Маслом этой лампы можно было бы усмирить морскую волну! За окном крепчал ветер, и наша комната впрямь казалась одиноким островком, приютом моряков.

— Винца?

— Пожалуй…

Комната пилота, ненадежный приют, — каждый раз приходилось строить ее снова. Накануне вечером Компания извещала: «Пилот такой-то назначается в Сенегал… в Америку…» И в ту же ночь — порвать все связи, заколотить ящики с вещами… Скромный наряд твоей комнаты — фотографии, книги, — всё прочь, среди голых стен не остается даже призрака… А порой в ту же ночь надо было еще разомкнуть обнимавшие тебя руки, осилив какую-нибудь юную особу. Убедить невозможно — ведь каждой не занимать решимости, но можно измотать любовью и к трем утра, покорившуюся не разлуке, а своему горю, потихоньку препоручить сну, понимая: она плачет — значит, смирилась…

Что же ты узнал, Жак Бернис, отправившись странствовать по свету? Самолет? Он продвигается вперед так медленно и трудно, словно просверливая твердый кристалл. И города мало-помалу становятся на одно лицо: плоть каждого ощущаешь только на земле. Ты знаешь теперь, все эти дары даются и тут же отнимаются, и время уносит их, как морская волна. А тогда ты возвращался из первых полетов, и чувствовал, как в тебе рождается новый человек, и тебе всё хотелось устроить ему свидание с нежным мальчуганом былых времен, — почему? В первый же свой отпуск ты потащил меня в родной коллеж. Здесь, в Сахаре, ожидая твоего мимолетного появления, грустно мне вспоминать, как мы ездили в гости к нашему детству.

Белый особняк среди сосен. Вот загорелось окно, чуть погодя — второе. И ты сказал мне: «Вон в том классе мы писали наши первые стихи».

Мы явились из такой дали. Мы укрывали целый мир полой тяжелого плаща, в нас жили бессонные души странников. В незнакомые города мы вступали, сжав зубы, при полном защитном снаряжении. Людские толпы обтекали нас. Для прирученных городов — Касабланки, Дакара — мы берегли белые тенниски и фланелевые брюки. В Танжере мы даже ходили с непокрытой головой: к чему доспехи в этом сонном городке!