Менделе Мойхер-Сфорим - Фимка хромой

— Бася! — подкатился я однажды к жене, когда мы были одни, желая выведать, что она думает о разводе. — Бася, чего ты от меня хочешь?

— Провались к черту, Фишка! — коротко ответила она.

— Вот тебе и раз! — сказал я, притворяясь обиженным. — Я к ней по-хорошему, а она ругается: «Провались ты к черту, Фишка!» За что?

— Чтоб тебя падучая скрутила! — проговорила она, скорчив рожу, и отодвинулась от меня.

— Дай тебе бог здоровья, Бася! — сказал я спокойно. — Брось, право, свои глупости, и давай будем жить, как богом положено.

— Пропади ты пропадом, Фишка, вместе с твоей распутницей!

«Пропасть бы лучше тебе с твоим рыжим дьяволом!» — подумал я и заговорил в открытую:

— Послушай, Бася! Как это говорится, — еврейскую женщину принуждать нельзя. Не хочешь жить со мной — ну что ж! На то есть и развод у евреев. Не ладится — не надо!

— Ага! Этой шлюхи ему захотелось! Избавиться о г жены и поскорее с этой распутницей связаться! Не до ждетесь вы этого. Оба раньше подохнете! Ничего, ей это даром не пройдет, твоей мерзавке, я ее землю грызть заставлю. Слышишь, Фишка!.. Чтоб твоему батьке и прабатьке…

Жена так раскричалась, что я еле ноги унес.

Дела мои обстояли скверно! Куда ни кинь! Мне и самому было не сладко, мытарился я ужасно, а бедняжке горбунье тоже доставалось немало, и все из-за меня. Жена моя вела себя с ней, как хозяйка с при слугой, всячески помыкала ею. А если горбунья жене в чем-нибудь не угождала, ока зверски расправлялась с нею, горемычной, а рыжий в свою очередь тоже истязал ее. Скверно было нам обоим! Единственное наше утешение заключалось в том, что поздно ночью, когда все спали, мы украдкой выходили на улицу, чтоб хоть немного поговорить и излить друг перед другом наболевшую душу.

Однажды сидели мы ночью возле большой синагоги. Небо было усеяно звездами. Кругом царила тишина. Ни живой души. Она сидит рядом со мной на камне, съежилась, сгорбилась. Слезы так и льются из ее глаз. Она тихонько напевает знакомую грустную песенку:

Каждое слово ее для меня точно нож в сердце. Я старался утешить ее, успокоить ласковыми речами. Вот пройдет, мол, немного времени, и мы, бог даст, дождемся счастья. Я рисовал ей нашу совместную жизнь после того, как мы оба, с божьей помощью, избавимся от наших горестей. Я представлял ей все очень живо, рисовал во всех подробностях глупскую каменную баню, говорил о том, как я там снова устроюсь и, если счастье мне улыбнется, получу там со временем должность сторожа. Она и сама, может быть, найдет себе там работу: банщицы или что-нибудь вроде этого. А не то можно в Глупске найти и другие заработки. Для нищих Глупск — земля обетованная: он велик, домов в нем что мусору. И люди там без затей, без особых фокусов, каждый делает что хочет, и никому до этого дела нет. Там, к примеру, очень почтенные люди могут ходить в лохмотьях, замызганные, по шею в грязи, — и никто на это и внимания не обратит. Можно средь бела дня разгуливать по улице в каком-нибудь замусоленном балахоне нараспашку — и то сойдет. Или наоборот: нищий может щеголять в шелках и бархате, — и до этого тоже никому никакого дела нет. Там вообще трудно отличить бедняков от богачей — и по одежде и по манерам. Очень часто случается, что старосты разных братств сами по себе бедняки, а кормятся на общественный счет заодно с богачами, друг другу помогают и не ссорятся. Бедность — не позор. Было бы только счастье, тогда живо на ноги встанешь. Мало ли таких, которые совсем недавно еще были людьми ничтожными, маленькими, бедными, у других на побегушках и вдруг стали в городе видными персонами, коноводами, воротилами. Очень даже может статься, что я и сам, вот такой, каков есть, сделаюсь со временем общественным деятелем, важной персоной и все, бог даст, пойдет хорошо, будем жить в богатстве и чести.

Ты не смейся, душа моя, я вовсе не так уж далеко забрался. В Глупске это обычная история, надо только верить в бога, не падать духом и быть правоверным евреем… Уповать! Ах, Глупск, Глупск! Как бы дожить до того времени, когда можно будет вырваться из этой мерзкой банды и умчаться к тебе, отец родной!

— Ах, Фишка! У меня уже сил нет больше терпеть все это! — сказала она, глубоко вздохнув, и склонила голову ко мне на плечо.

Лицо ее выражало мольбу. Я стал ласкать ее, утешать, подбадривать надеждами на будущее. Она немного повеселела, заглянула мне прямо в глаза и улыбнулась.