Габриэль Маркес - Сто лет одиночества

– А теперь, дамы и господа, мы покажем вам страшный номер – женщину, которой каждую ночь в этот самый час сто пятьдесят лет подряд будут отрубать голову в наказание, ибо она видела то, чего не должна была видеть.

Хосе Аркадио и девушка не присутствовали при обезглавливании. Они ушли к ней в шатер и, снедаемые мучительным волнением, целовались, одновременно сбрасывая с себя одежду. Цыганка освободилась от своих надетых один на другой корсажей, многочисленных юбок из пожелтевшего кружева, совсем ненужного ей проволочного корсета, груза стеклянных бус и превратилась, можно сказать, в ничто. Этот чахлый лягушонок с неразвитой грудью и такими худыми ногами, что они были тоньше, чем руки Хосе Аркадио, обладал, однако, решительностью и пылом, которые с лихвой возмещали его хрупкость. К сожалению, Хосе Аркадио не мог ответить такой же страстностью, потому что в шатер то и дело входили цыгане с разным цирковым имуществом, занимались тут своими делами и даже устраивались играть в кости на полу возле кровати. Посередине шатра на шесте висела лампа и освещала каждый уголок. В коротком промежутке между ласками голый Хосе Аркадио беспомощно вытянулся на постели, не зная, что же ему делать, а девушка снова и снова пыталась вдохновить его. Немного погодя в шатер вошла пышнотелая цыганка в сопровождении человека, который не принадлежал к труппе, но и не был из местных, оба начали раздеваться прямо около кровати. Женщина случайно взглянула на Хосе Аркадио и пришла в полный восторг, увидев его спящего зверя.

– Мальчик, – воскликнула она, – да сохранит его тебе Бог!

Подружка Хосе Аркадио изъявила желание, чтобы их оставили в покое, и новая пара улеглась на землю, рядышком с кроватью. Чужая страсть пробудила наконец желание в Хосе Аркадио. При первой его атаке кости девушки, казалось, рассыпались в разные стороны с беспорядочным стуком, как груда фишек домино, кожа растворилась в бесцветном поту, глаза наполнились слезами, а все тело издало тоскливый стон, и от него смутно запахло тиной. Но цыганка перенесла натиск с твердостью и мужеством, достойными восхищения. Хосе Аркадио почувствовал, что он возносится в какие-то райские заоблачные выси, из его переполненного сердца хлынули фонтаном нежнейшие непристойности, они вливались в девушку через уши и выливались у нее изо рта, переведенные на ее язык. Это было в четверг. А в ночь на субботу Хосе Аркадио повязал себе голову красной тряпкой и ушел из Макондо вместе с цыганами.

Заметив исчезновение сына, Урсула кинулась искать его по всему селению. На том месте, где прежде стояли цыганские шатры, она увидела только груды мусора и золу от погашенных костров, которая еще дымилась. Кто-то из жителей селения, рывшихся в отбросах, надеясь обнаружить стеклянные бусы, сказал Урсуле, что накануне ночью видел ее сына с комедиантами – Хосе Аркадио толкал тележку с клеткой человека-змеи. «Он стал цыганом!» – крикнула Урсула мужу, который не проявил ни малейшего беспокойства по поводу пропажи первенца.

– Это было бы неплохо, – сказал Хосе Аркадио Буэндиа, продолжая толочь какое-то вещество, уже сто раз толченое-перетолченое и гретое-перегретое и теперь снова очутившееся в ступке. – Он станет мужчиной.

Урсула разузнала, в какую сторону пошли цыгане. Она отправилась по той же дороге, учиняя допрос каждому встречному и надеясь догнать табор, и все удалялась да удалялась от селения, пока наконец не обнаружила, что зашла так далеко, что не стоит и возвращаться обратно. Хосе Аркадио Буэндиа обратил внимание на отсутствие жены только в восемь часов вечера, когда, поставив вещество согреваться на подстилке из навоза, он решил поглядеть, что происходит с маленькой Амарантой, которая к тому времени уже охрипла от плача. Долго не раздумывая, он собрал отряд из хорошо вооруженных односельчан, передал Амаранту в руки женщине, вызвавшейся быть кормилицей, и затерялся на нехоженых тропах в поисках Урсулы. Аурелиано он взял с собой. На рассвете рыбаки-индейцы, говорившие на непонятном языке, знаками объяснили им, что тут никто не проходил. После трехдневных безуспешных розысков они возвратились в деревню.

Хосе Аркадио Буэндиа долго тосковал. Он ходил, как мать, за маленькой Амарантой. Купал ее, перепеленывал, носил четыре раза в день к кормилице, а вечером даже пел ей песни, чего Урсула не умела делать. Однажды Пилар Тернера предложила взять на себя заботы о хозяйстве до возвращения Урсулы. Когда Аурелиано, чья таинственная интуиция еще обострилась в беде, увидел, что Пилар Тернера входит в дом, его словно озарило. Он понял: это она каким-то необъяснимым образом повинна в бегстве его брата и последующем исчезновении матери, и встретил ее с такой молчаливой и непреклонной враждебностью, что женщина больше не появлялась.