Жорж Санд - Она и он

И когда он пытался анализировать самого себя, порой казалось, что он читает магическую книгу, с пугающей и ослепительной проницательностью объясняя эти таинственные заговоры, устроенные с целью завладеть им.

— Да, — говорил он Терезе, — я страдаю тем недугом, который каббалисты называли одержимостью. Два духа овладели мной. Правда ли, что один из них добрый, а другой злой? Нет, я не верю этому: тот, который пугает тебя, — скептический, резкий, страшный, творит зло только потому, что он не властен делать добро в том смысле, как он его понимает. Он хотел бы быть спокойным, философски настроенным, веселым, терпеливым; другой не допускает этого. Он хочет вести себя, как подобает доброму ангелу: хочет быть пылким, восторженным, безупречным, преданным, а так как его противник издевается над ним, отрицает все, что он говорит, и оскорбляет его, он тоже становится мрачным и жестоким, и, таким образом, два ангела, живущих во мне, в конце концов порождают демона.

На эту странную тему Лоран высказывал и писал Терезе свои прекрасные и пугающие домыслы, казавшиеся правдивыми и словно еще подтверждавшие те права на безнаказанность по отношению к ней, которые он, по-видимому, себе присвоил.

Все мучения, связанные с Лораном, которых страшилась Тереза, когда она решила стать женою Палмера, выпали ей на долю, как только она вновь стала подругой Лорана; но причиной их теперь оказался Палмер. Ужасная ревность к прошлому, худшая из всех, потому что она цепляется за все и ничего не может проверить, грызла сердце и терзала мозг несчастного художника. Воспоминание о Палмере стало для него призраком, вампиром. Он неотступно требовал от Терезы, чтобы она отдала ему отчет о всех подробностях своей жизни в Генуе и в Порто-Венере, и, когда она отказалась, он обвинил ее в том, что уже с тех пор она старалась «обмануть» его. Забывая, что в то время Тереза написала ему: «Я люблю Палмера» и что немного позже она сообщила: «Я выхожу за него замуж», он упрекал ее за то, что она никогда не выпускала из своих уверенных и коварных рук ту цепь надежды и желания, которая связывала ее с ним. Тереза положила перед ним всю их корреспонденцию, и он признал, что она честно и вовремя сказала ему все для того, чтобы отдалить его от себя. Он успокоился и согласился с тем, что она щадила его еще не остывшую страсть с исключительной деликатностью, говорила ему правду лишь постепенно и только тогда, когда он, по-видимому, готов был принять ее безболезненно, а также по мере того, как она сама начинала верить в свое будущее с Палмером. Лоран признал, что она никогда не допустила по отношению к нему ни тени лжи, даже когда она отказывалась объясниться с ним, и что вскоре после его выздоровления, когда он еще льстил себя надеждой на уже невозможное примирение, она сказала ему: «Все между нами кончено. То, что я решила и приняла для себя, — это моя тайна, и ты не имеешь права меня расспрашивать».

— Да, да, ты права! — воскликнул Лоран. — Я был несправедлив; мое роковое любопытство — пытка, и с моей стороны преступно заставлять тебя делить ее со мной. Да, бедная Тереза, я подвергаю тебя унизительным допросам, тебя, которой следовало бы забыть меня и которая дарует мне великодушное прощение! Я путаю роли: я веду следствие по твоему делу и забываю, что я один — виновный и обвиняемый! Я стараюсь святотатственной рукой сорвать покров стыдливости, которым душа твоя имеет право и, разумеется, должна окутать себя во всем, что касается твоих отношений с Палмером. Ну что ж, благодарю тебя за твое гордое молчание. За него я уважаю тебя еще больше. Оно доказывает мне, что ты никогда не позволяла Палмеру расспрашивать тебя о тайнах наших горестей и радостей. Теперь я понял: женщина не обязана делать эти интимные признания своему возлюбленному, более того — она должна ему в них отказывать. Человек, который домогается их, унижает ту, кого он любит. Он требует от нее подлости и в то же время оскверняет ее в своих мыслях, связывая ее образ со всеми призраками, преследующими его. Да, Тереза, ты права, надо самому стремиться сохранить чистоту своего идеала, а я, я беспрестанно стараюсь осквернить его и вырвать из храма, который я ему построил!

Казалось, что после таких объяснений должен был вновь воцариться покой, — Лоран говорил, что готов подписать это своею кровью и своими слезами, — должно было начаться счастье. Но не тут-то было! Пожираемый тайным бешенством, Лоран на следующий день возобновлял свои вопросы, свои оскорбления, свои сарказмы. Целые ночи проходили в ненужных спорах, когда казалось, что он упорно, словно ударами хлыста, старался подгонять свой собственный дух, ранить его, терзать, чтобы он породил проклятия устрашающего красноречия и довел и его и Терезу до последних пределов отчаяния. После этих бурь казалось, что им остается только вместе покончить самоубийством. Тереза всегда ожидала такого исхода и была к нему готова, потому что жизнь ужасала ее, но Лорану еще не являлась эта мысль. Он засыпал в изнеможении, и, казалось, к нему возвращался его добрый ангел, чтобы баюкать его сон и посылать ему небесные видения, от которых на устах его блуждала блаженная улыбка.