Жорж Санд - Она и он

Тереза была рассержена, и все же, вызывая Палмера на объяснение, в котором он ей отказывал, она еще надеялась вернуть его к доверию; но он понял ее иначе.

— Я вижу, Тереза, — сказал он, — что вы устали от меня, раз вы требуете признания, после которого получите право презирать меня. А ведь вам ничего не стоило закрыть глаза на слабость, которая не очень-то и докучала вам. Почему вы не позволили мне страдать молча? Разве я бранил вас или осыпал вас горькими сарказмами? Разве я писал вам целые тома оскорблений, а на следующий день плакал у ваших ног и изливался в бредовых уверениях, с тем чтобы назавтра снова начать вас мучить? Обращался ли я к вам хоть с одним нескромным вопросом? Что вам мешало спокойно спать в эту ночь, пока я сидел здесь на скамье, не смущая ваш покой криками и слезами? Неужели вы не способны простить мне страдание, за которое я, может быть, краснею, но по крайней мере горжусь тем, что хочу и умею его скрыть. Вы прощали гораздо больше тому, у кого не было такого мужества.

— Я ничего не простила, Палмер, раз я покинула его безвозвратно. Что же касается тех страданий, в которых вы мне признаетесь и которые, по-вашему, вы так хорошо скрываете, то знайте, что они ясны как день и что я страдаю от них больше, чем вы сами. Знайте, что они глубоко унижают меня и что со стороны человека такого сильного и разумного, как вы, они обижают меня в сто раз больше, чем оскорбления ребенка, охваченного бредом.

— Да, да, это правда, — отвечал Палмер. — Значит, я вас обидел, и вы навсегда рассердились на меня! Ну что ж, Тереза, все между нами кончено. Сделайте для меня то, что вы сделали для Лорана, — сохраните вашу дружбу ко мне.

— Итак, вы меня покидаете?

— Да, Тереза; но я не забыл о том, что, когда вы соблаговолили дать мне обещание, я положил к вашим ногам мое имя, состояние и мое положение в обществе. Я всегда держу свое слово и сделаю то, что обещал вам: обвенчаемся здесь, без шума и без радости, примите мое имя и половину моих доходов, а потом…

— Потом? — спросила Тереза.

— Потом я уеду, я хочу обнять свою мать… А вы будете свободны!

— Вы что, угрожаете мне самоубийством?

— Нет, клянусь вам честью! Самоубийство — подлость, в особенности когда имеешь такую мать, как моя. Я буду путешествовать, опять объеду вокруг света, и вы обо мне больше не услышите!

Терезу возмутило такое предложение.

— Я сочла бы это за неудачную шутку, Палмер, — сказала она, — если бы не знала вас как человека серьезного. Я хочу верить, что вы не считаете меня способной принять это имя и эти деньги, которые вы мне предлагаете для очистки совести. Никогда не повторяйте подобного предложения, оно меня оскорбляет.

— Тереза! Тереза! — пылко воскликнул Палмер, до боли сжимая ей руку. — Поклянитесь мне памятью вашего ребенка, которого вы потеряли, что вы больше не любите Лорана, и я упаду к вашим ногам и буду умолять вас простить мне мою несправедливость.

Тереза вырвала свою руку, которую он сжал так, что остались синяки, и молча посмотрела на него. Она была оскорблена до глубины души тем, что он требовал от нее такой клятвы, и слова его показались ей еще более жестокими и грубыми, чем физическая боль, которую он ей причинил.

— Дитя мое, — воскликнула она наконец, стараясь подавить рыдания, — клянусь тебе — тебе, который смотрит на меня с небес, что ни один мужчина не осквернит больше твоей бедной матери!

Она встала, ушла в свою комнату и заперлась там. Она знала, что ни в чем не виновата перед Палмером, и не могла унизиться до того, чтобы оправдываться перед ним, как женщина, знающая за собой вину. И потом, она понимала, какое ужасное будущее ждет ее с человеком, умеющим так хорошо скрывать глубокую ревность. Ведь он два раза ставил ее в такое положение, которое сам считал опасным, а теперь обвинял ее, как в преступлении, в своей собственной неосторожности. Она думала о несчастной жизни своей матери с мужем, ревновавшим ее к прошлому, и справедливо говорила себе, что после таких мук, какие принесла ей страсть Лорана, было безумием верить в счастье с другим человеком.

Палмер тоже был достаточно умен и горд, чтобы после описанной нами сцены потерять всякую надежду на счастливый брак с Терезой. Он чувствовал, что не сможет излечиться от своей ревности, и упорно считал ее обоснованной. Он написал Терезе:

«Друг мой, простите, если я огорчил вас, но невозможно не признать, что я чуть не увлек вас в бездну отчаяния. Вы любите Лорана, вы всегда его любили, не в силах совладать с собой, и, быть может, всегда будете любить его. Это ваша судьба. Я хотел избавить вас от нее, вы тоже хотели этого. Я признаю также, что, принимая мою любовь, вы были искренни и сделали все возможное, чтобы ответить на нее. Я строил себе много иллюзий, но после Флоренции я чувствовал с каждым днем, как они меркнут. Если бы он упорствовал в своей неблагодарности, я был бы спасен; но когда он раскаялся и признал всю вашу доброту, вы растрогались. Я сам был смущен, и все-таки мне хотелось верить, что я спокоен. Напрасно. С тех пор у вас обоих было из-за меня много горьких минут, о которых вы мне не рассказывали, но которые я, конечно, угадал. У него опять проснулась прежняя любовь к вам, а вы, сопротивляясь ей, жалели, что связаны со мной. Увы! Тереза, тогда-то вы и должны были взять назад свое слово. Я был готов вернуть вам его. Я предоставил вам свободу уехать с ним из Специи; почему вы не сделали этого?