Жорж Санд - Она и он

Да, это был мой призрак, Тереза! Не пугайся, не думай, что я обезумел, это было видение. Я хорошо это осознал, когда очнулся и понял, что я один и кругом темнота. В таком мраке я не мог бы различить черты человеческого лица, это лицо я видел только в своем воображении, но как четко я видел его, какое оно было страшное, отталкивающее! Это был я, но на двадцать лет старше, с ввалившимися от разврата или болезни щеками, с блуждающим взором, с обвисшими губами, и, несмотря на всю эту притупленность моего существа, в этом призраке еще оставалась сила, чтобы оскорблять меня и бросать вызов моему теперешнему «я». Тогда я сказал себе: «О боже мой! Неужели в зрелом возрасте я буду таким?.. Сегодня на меня нахлынули воспоминания о моем пагубном прошлом, и я невольно высказал их: значит, во мне еще живет тот прежний человек, от которого я уже считал себя свободным? Призрак разврата не хочет отпустить свою добычу, и даже в объятиях Терезы он будет издеваться надо мной и кричать мне: «Слишком поздно!»

Тогда я встал, чтобы пойти к тебе, моя бедная Тереза. Я хотел просить у тебя прощения за свою жалкую слабость и умолять, чтобы ты защитила меня; но не знаю, в течение скольких минут или веков я стал бы кружиться на месте, не в силах идти вперед, если бы ты наконец не пришла. Я тебя тотчас же узнал, Тереза, я не испугался тебя, и мне сразу стало легко.

Из слов Лорана трудно было понять, рассказывал ли он действительно пережитое им, или в мозгу его перемешались образы, возникшие из его горьких мыслей, и картина, увиденная в полусне. Однако он поклялся Терезе, что не уснул на траве и все время отдавал себе отчет в том, где он находится и сколько прошло времени. Этого Тереза тоже не могла определить. Она не знала, куда он скрылся, и время для нее тянулось бесконечно.

Она спросила его, страдал ли он прежде такими галлюцинациями.

— Да, когда бывал пьян, — ответил он, — но вот уже две недели с тех пор, как ты принадлежишь мне, я бываю пьян только любовью.

— Две недели! — с удивлением сказала Тереза.

— Нет, меньше, — возразил он, — не придирайся к датам: ты ведь видишь, я еще не совсем в себе. Пойдем, это мне поможет.

— Но тебе нужно отдохнуть: надо подумать, как добраться до гостиницы.

— А разве мы не туда идем?

— Мы идем не в ту сторону; то место, куда мы приехали, остается позади.

— Ты хочешь, чтобы я опять прошел мимо этой проклятой скалы?

— Нет, пойдем правее.

— Но нам надо в прямо противоположную сторону.

Тереза настаивала, она не ошибалась. Лоран упрямился, даже рассердился и начал говорить раздраженным тоном, как будто тут было из-за чего ссориться. Тереза уступила и пошла с ним туда, куда он хотел. Она чувствовала себя совсем разбитой от волнения и грусти. Лоран только что говорил с ней тоном, который она никогда не позволяла себе с Катрин, даже когда старушка выводила ее из терпения. Она простила ему это, потому что видела, что он болен, но его мучительное возбуждение тем более пугало ее.

Из-за упрямства Лорана они заблудились в лесу, бродили четыре часа и вернулись только на рассвете. Ходить в лесу по мелкому песку, в котором тонет нога, очень утомительно. Тереза выбилась из сил, Лорану же быстрая ходьба только помогала прийти в себя; он и не думал замедлять шагов, чтобы дать ей отдохнуть.

Он шел впереди, все утверждая, что найдет правильный путь, время от времени спрашивая ее, не устала ли она, и не догадываясь, что она отвечала «нет» только для того, чтобы он не мучился раскаянием, — ведь он один был виноват во всех их злоключениях.

На следующий день Лоран уже не вспоминал о том, что произошло накануне. Правда, этот странный приступ жестоко потряс его, однако таково уж свойство нервных натур: они выздоравливают как по волшебству. Тереза потом даже заметила, что на другой день после таких мучительных испытаний чувствовала себя разбитой, а у него, казалось, появились новые силы.

Она не сомкнула глаз, боясь, что он серьезно заболеет, но он принял ванну и был расположен совершить новую прогулку. Казалось, он забыл, как прошлая бессонная ночь испортила их медовый месяц. Печальное впечатление быстро изгладилось и у Терезы. Вернувшись в Париж, она решила, что между ними ничего не изменилось; но в тот же вечер Лорану вздумалось нарисовать карикатуру на Терезу и на себя, изобразить, как оба бродят при луне в лесу, он — с растерянным и отсутствующим видом, она — в порванном платье, разбитая усталостью. Художники так привыкли рисовать шаржи друг на друга, что Тереза забавлялась, глядя на карикатуру, но хотя она тоже рисовала с легкостью и остротой, она ни за что на свете не стала бы делать карикатуры на Лорана и огорчилась, когда увидела, что он в комическом виде изображает эту ночную сцену, столь для нее мучительную. Ей казалось, что существует такая душевная боль, над которой никогда нельзя смеяться.