Дэвид Лоуренс - Радуга в небе

К концу этой сцены подоспел, ворвавшись к ним, мистер Харби.

— В чем дело? — зарычал он.

Урсуле казалось, будто что-то надломилось в ней, готовое обрушиться.

— Я выпорола его, — произнесла она, тяжело дыша вздымающейся грудью и с трудом выговаривая слова.

Директор стоял беспомощный, онемев от гнева. А она глядела на корчившееся на полу стонущее существо.

— Поднимись, — сказала она.

Существо, корчась, стало отползать. Она шагнула к нему. О присутствии директора она вспомнила лишь на секунду и тут же снова о нем забыла.

— Поднимись, — повторила она.

Легкий рывок — и мальчик был уже на ногах. Громкие вопли стихли, перейдя в захлебывающиеся рыдания. Он был в истерике.

— Иди и встань возле радиатора, — сказала она. Автоматически, все так же рыдая, он повиновался. Директор стоял безмолвно, неподвижно. Лицо его было изжелта-бледным, руки судорожно подрагивали. А Урсула гордо, оцепенело высилась неподалеку. Ничто не способно было теперь ее тронуть; и для мистера Харби она была недоступна. Она была замучена до смерти, изнасилована.

Пробормотав что-то невнятное, директор повернулся и пошел к себе в дальний конец зала, откуда вскоре донеслись рокочущие звуки: он кричал на свой класс.

Мальчик громко плакал возле радиатора. Урсула глядела на детей. Пятьдесят бледных неподвижных лиц были обращены к ней, сотня выпученных глаз неподвижно уставилась на нее, внимательно, без выражения.

— Раздайте учебники по истории, — приказала она старостам.

В классе была мертвая тишина. Стоя в этой тишине, она услышала тиканье часов и шорох — это вынимали из низкого шкафа кипу учебников. Потом раздалось легкое хлопанье обложек по столам. Дети молча подходили, брали книги, отходили — руки их двигались методично, дружно. Но ученики уже не были сплоченной группой — каждый из них был сам по себе, молчаливый, замкнутый.

— Откройте страницу сто двадцать пятую и прочтите помещенную там главу, — сказала Урсула.

Раздался легкий щелчок одновременно открываемых книг. Дети нашли нужную страницу и покорно склонили головы, читая. Но читали они механически.

Урсула, сотрясаемая сильной дрожью, прошла к своему высокому креслу на возвышении и села. Мальчик по-прежнему громко плакал. Через стеклянную перегородку до нее доносились приглушенные голоса: резкий голос мистера Бранта и рычание мистера Харби. Взгляды учеников то и дело, оторвавшись от книги, на секунду задерживались на ней, с опаской, словно холодно просчитывая что-то, и затем опять ныряла в книгу. Она сидела все еще неподвижно, глядела на детей, не видя их. Она сидела совершенно недвижимая, слабая. Ей казалось, что поднять руку, лежавшую на столе, она не в силах. Вот так бы и сидеть вечно, тихо, не отдавая никаких распоряжений. Была четверть пятого. Она со страхом думала о том, что школу скоро закроют и она останется в одиночестве.

Класс стал постепенно приходить в чувство, напряжение — ослабевать. А Уильямс все ревел. Мистер Брант объявил окончание занятий. Урсула слезла на пол.

— Сядь на место, Уильямс, — сказала она.

Он прошаркал через весь класс, вытирая рукавом лицо. Сев, он стал исподтишка поглядывать на нее. Глаза у него были все еще красные. Теперь он был похож на побитую крысу.

Наконец дети разошлись. Мистер Харби прошествовал мимо, молча, не глядя в ее сторону. Мистер Брант потоптался возле нее, когда она запирала шкаф.

— Вот вам бы так же еще Кларка с Летсом приструнить, и у вас все пошло бы на лад, — сказал он со странным дружелюбием, глядя на, склонившуюся перед шкафом Урсулу своими голубыми глазами и уставив в нее длинный нос.

— Серьезно? — нервно рассмеялась она. Она не хотела ни с кем разговаривать.

На улице, стуча каблуками по гранитному тротуару, она заметила, что за ней, крадучись, идут мальчишки. Что-то больно стукнулось о ее руку, в которой она держала сумку. Она увидела покатившуюся картофелину. Рука заныла, но Урсула не подала вида. Скоро она сядет в трамвай.

Все казалось страшным и диким. Как в каком-то безобразном позорном сне. И она бы скорее умерла, чем призналась в нем хоть кому-нибудь. Она отводила глаза от распухшей руки. Что-то в ней сломалось, она пережила кризис. Уильямс потерпел поражение, но и ей победа досталась недешево.

Слишком взбудораженная, чтобы отправляться домой, она проехала еще несколько кварталов в город и сошла с трамвая возле маленького чайного магазина. Там, сидя в темном и тесном заднем зальчике, она выпила чаю и съела бутерброд. Вкуса она не чувствовала. Трапеза была механическим действием, чтобы как-то отвлечься. Она рассеянно сидела в темноте и лишь поглаживала синяк на кисти.