Дэвид Лоуренс - Радуга в небе

И когда после спевки он вошел в дом, лицо его было темно, а на сердце был камень. Однако разговора он не начинал, пока не улеглись младшие. Но Урсула, тем не менее, знала, что назревает.

Наконец он спросил:

— Где это письмо?

Она отдала письмо. Он сидел, вчитываясь: «…просим Вас быть по указанному адресу во вторник…». Холодное официальное обращение к Урсуле лично, не имеющее к нему никакого отношения. Так-то вот! Она получила теперь самостоятельный общественный статус и будет отвечать на письмо, не учитывая ни его, ни его мнения. И сердце его сковала злоба.

— Провернула все это за нашими спинами, да? — сказал он с усмешкой.

И ее сердце вздрогнуло, обожженное жестокой болью. Она поняла, что свободна — что порвала с ним. Он потерпел поражение.

— Вы сами сказали: «Пусть попробует», — возразила она, чуть ли не оправдываясь.

Он не слышал. Он все сидел, глядя на письмо.

«Комитет образования, Кингстон-на-Темзе», и потом напечатанное на машинке: «Мисс Урсуле Брэнгуэн, коттедж «Под тисами», Коссетей». Ни убавить, ни прибавить, и так категорично, так окончательно. Он кожей чувствовал новый статус Урсулы как корреспондентки. И на душе у него был камень.

— Ну вот, — сказал он наконец. — Никуда ты не поедешь.

Урсула вскинулась, но даже не нашла слов для протеста.

— Если ты думаешь, что можешь вот так, шутя и играя, упорхнуть бог весть куда, дальше даже, чем Лондон, то ты ошибаешься.

— Почему это? — возмутилась она, моментально укрепившись в желании уехать.

— Потому, — отрезал он.

Молчание длилось до тех пор, пока вниз не спустилась миссис Брэнгуэн.

— Гляди, Анна, — сказал он, передавая ей письмо.

При виде напечатанного письма она чуть-чуть отпрянула, предвидя неприятное вторжение внешнего мира. Что-то странное мелькнуло в ее глазах, словно инстинкт любящей матери посторонился, уступив место бессмысленной, бесчувственной жестокости. Именно так, невыразительно, бесчувственно проглядывала она письмо, не желая вникать в смысл. Содержание письма было понято лишь умом ее — черствым, поверхностным. Чувства же она в себе притушила.

— О каком это месте речь? — спросила она.

— Она хочет быть учительницей в Кингстоне-на-Темзе, за пятьдесят фунтов в год.

— Вот как!

Словно в досужем разговоре о ком-то постороннем. Мать готова была ее отпустить именно из черствости. Душа эта обновится лишь с младшим из отпрысков. Старшая дочь ей лишь мешала теперь.

— Нельзя отпускать ее так далеко, — сказал отец.

— Я поеду туда, где меня ждут! — выкрикнула Урсула. — И это хорошее место!

— Да что ты знаешь о нем! — резко бросил отец.

— Не имеет значения, ждут или не ждут, если отец говорит, что ты не поедешь, — спокойно и веско сказала мать.

Как же ненавидела ее Урсула!

— Вы сказали: «Пусть попробует», — выкрикнула девушка. — Сейчас появилось место, и я поеду туда!

— Почему же не раздобыть какое-нибудь место в Илкестоне и не остаться дома? — спросила Гудрун, ненавидевшая ссоры и не сочувствовавшая выбору сестры, но видевшая свой долг в том, чтобы защитить ее.

— В Илкестоне нет никаких мест, — запальчиво возразила Урсула. — А потом, мне именно хочется уехать подальше.

— Если б ты разузнала хорошенько, то и в Илкестоне появилось бы для тебя место. Но тебя ведь гордость заела, самостоятельности захотелось, — сказал отец.

— Не сомневаюсь, что тебе хочется уехать подальше, — язвительно сказала мать. — Как не сомневаюсь, что чужие люди недолго станут тебя терпеть. Уж слишком ты о себе высокого мнения!

Между матерью и дочкой пробежала искра чистейшей ненависти, и наступило упрямое молчание. Урсула поняла, что должна чем-то его нарушить.

— Ну, они мне написали, так что я поеду, — сказала она.

— На какие такие шиши? — осведомился отец.

— Дядя Том даст мне денег, — сказала она.

И опять наступило молчание. На этот раз — торжествующее.

Потом наконец отец поднял голову. Лицо у него было рассеянным, казалось, он отрывается от размышлений, чтобы сказать что-то определенное.

— Нет, в такую даль ты не поедешь, — сказал он. — Я попрошу мистера Берта о месте для тебя здесь. Я не допущу, чтобы ты отправлялась в ближний свет, куда-то за Лондон, совершенно одна.

— Но мне надо в Кингстон, — возразила Урсула. — Они вызывают меня.

— Обойдутся, — сказал он.

В наступившей хрупкой, дрожащей паузе Урсула чувствовала, что вот-вот расплачется.

— Знаешь, — сказала она тихо и решительно, — ты, конечно, можешь мне мешать. Но все равно место я получу. И дома не останусь.