Пэрл Бак - Земля

Теперь, однако, он нерешительно повернулся к жене и спросил:

— Что же, и мы поедем на огненной повозке?

Они отвели старика и детей подальше от снующей взад и вперед толпы и посмотрели друг на друга тревожно и боязливо. В эту минуту передышки старик повалился на землю, и мальчики легли в дорожную пыль, не обращая внимания на то, что их могли затоптать ногами.

О-Лан все еще держала девочку, и ее головка повисла у нее на руке с таким мертвенным выражением закрытых глаз, что Ван-Лун, забыв про все остальное, вскрикнул:

— Разве маленькая рабыня умерла?

О-Лан покачала головой.

— Пока еще нет. Она еще дышит, хотя и очень слабо. Но к вечеру она умрет, да и все мы, если только…

И тут, как бы не в силах сказать больше ни слова, она с измученным выражением подняла к нему свое худое квадратное лицо. Ван-Лун ничего не ответил, но подумал про себя, что еще один день ходьбы — и все они умрут к вечеру, и сказал, постаравшись вложить в свой голос возможно больше бодрости:

— Вставайте, дети, и помогите дедушке. Мы поедем в огненной повозке и, сидя в ней, будем двигаться к Югу.

Неизвестно, смогли ли бы они подняться, но тут из темноты раздался гром, похожий на рев дракона, и показались два больших глаза, извергавших пламя, и все закричали и бросились бежать. В суматохе их толкали в разные стороны, но они отчаянно цеплялись друг за друга, и наконец их втолкнули куда-то в темноту, в гам и шум множества голосов через открытую дверь, и они очутились в маленькой, как ящик, комнате. И вдруг машина, на которую они сели, с протяжным ревом рванулась в темноту, унося их в своей утробе.

Двумя серебряными монетами Ван-Лун оплатил сто миль пути, и чиновник, который взял у него серебро, дал ему целую пригоршню сдачи медной монетой. На несколько медяков Ван-Лун купил у продавца, сунувшего свой лоток в окно вагона, четыре маленьких хлебца и чашку вареного риса для девочки. Больше этого им не приходилось съедать за раз уже много дней, и хотя они умирали с голода, но, взяв пищу в рот, почувствовали к ней отвращение, и только после уговоров мальчики проглотили но куску. Один старик упорно сосал хлеб, держа его в беззубых деснах.

— Нужно есть, — хихикал он, обращаясь дружески ко всем стоявшим вокруг, в то время как огненная повозка катилась, раскачиваясь на ходу. — Пускай себе мое глупое брюхо обленилось за все эти дни безделья. Нужно его кормить. Не умирать же мне из-за того, что оно не хочет работать!

И все засмеялись, глядя на улыбку сморщенного старичка с редким седым пухом на подбородке.

Но Ван-Лун не потратил всех своих медяков на еду. Все, что было можно, он оставил на покупку цыновок для шалаша, когда они приедут на Юг. В огненной повозке нашлись люди, которые раньше бывали на Юге, нашлись и такие, которые ездили каждый год в богатые южные города работать и просить милостыню, чтобы легче было прокормиться. И Ван-Лун, когда он привык к необычной обстановке и перестал изумляться, видя в щели вагона, как быстро уносится из-под ног земля, начал прислушиваться к тому, что говорили эти люди. Они говорили громко, как подобает говорить мудрецу с невеждой.

— Прежде всего тебе нужно купить шесть цыновок, — сказал один из них, человек с потрескавшимися и отвисшими, как у верблюда, губами. — Они стоят два медяка штука, если ты не сваляешь дурака и не будешь смотреть деревенщиной, а то с тебя сдерут по три за штуку — это больше, чем следует, — мне это хорошо известно. Горожанам меня не провести, хоть они и богачи, — он покачал головой и посмотрел на слушателей, ожидая, что они выразят ему восхищение.

Ван-Лун встревоженно прислушивался. Он сидел на корточках на полу вагона, ведь это была в конце концов просто комната из досок, где не на чем было сидеть, и сквозь щели в полу врывались ветер и пыль.

— А потом что? — настойчиво допрашивал он.

— Потом, — ответил человек еще громче, заглушая грохот чугунных колес, — потом ты свяжешь их вместе и сделаешь из них шалаш. А потом пойдешь просить милостыню, а перед тем испачкаешь себе лицо грязью, чтобы вид у тебя был жалкий, как у нищего.

Ван-Лун никогда в жизни не просил ни у кого милостыни, и мысль, что на Юге придется просить у чужих людей, была ему очень не по вкусу.

— А нужно просить милостыню? — спросил оп.

— Да, конечно, — ответил человек с верблюжьей губой, — но уже после того, как ты наешься. У этих южан так много риса, что каждое утро можно ходить в общественную кухню и за медную монету наедаться вволю белой рисовой кашей. Тогда тебе и просить будет нетрудно, и ты сможешь купить капусты, чесноку и творогу из сои.