Дэвид Лоуренс - Любовник леди Чаттерли

— А если мужчина не знает удержу своим прихотям, его тоже надо пристрелить?

— Да, конечно! Но я должен избавиться от нее. Иначе она снова объявится и доконает меня. Что я хотел сказать — мне надо получить развод, если это возможно. Так что мы должны быть предельно осторожны. Нигде не показываться вместе. Если она нас выследит, я за себя не ручаюсь.

Конни задумалась.

— Значит, нам пока нельзя быть вместе? — спросила она.

— По крайней мере полгода, а может, и больше. Я думаю, что развод закончится в сентябре. Значит, до марта придется соблюдать предельную осторожность.

— А маленький родится в феврале.

— Провалились бы они в тартарары, все эти клиффорды и берты.

— Ты не очень-то к ним милостив.

— Милостив? К ним? Да предание смерти таких, как они, — акт величайшего гуманизма. Ведь их жизнь на самом деле — профанация жизни. Душа в такой оболочке испытывает адовы мучения. Смерть для нее — избавительница. Я просто должен получить разрешение пристрелить обоих.

— Но ты бы не смог их пристрелить.

— Смог бы. И пристрелил бы с меньшим угрызением совести, чем куницу. Куница красива, и не так много их осталось. А этим имя — легион. На них у меня рука не дрогнет.

— Слава Богу, что ты не можешь решиться на беззаконие.

— Да, не могу, к сожалению.

Конни было о чем подумать. Ясно, что Меллорс хочет бесповоротно избавиться от Берты. И он, конечно, прав: поведение Берты чудовищно. Значит, ей придется жить одной всю зиму до весны. Может, ей удастся за это время развестись с Клиффордом. Но как? На суде обязательно всплывет имя Меллорса. И это поставит крест на разводе. Какая тоска! Неужели нельзя убежать куда-нибудь на край земли, чтобы освободиться от ненавистных уз?

Нельзя. В наши дни любой край земли в пяти минутах от Чаринг-кросс. Радио уничтожило расстояния. Царьки Дагомеи и ламы Тибета слушают передачи из Лондона и Нью-Йорка.

Терпение! Терпение! Мир — огромный, сложный и злокозненный механизм, и, чтобы избежать его сетей, надо вести себя хитро.

Конни решила открыться отцу.

— Понимаешь, — начала она, — он был лесничим у Клиффорда. Но до этого служил в армии офицером в Индии. А потом, как полковник К.Е.Флоренс, решил воевать в одиночку.

Сэр Малькольм, однако, не разделял ее симпатии к беспокойному мистицизму знаменитого полковника. Он предвидел унизительную для себя шумиху; его рыцарскому достоинству более всего претила гордыня самоуничижения.

— Кто он по рождению, этот твой лесничий? — раздраженно спросил он.

— Он родился в Тивершолле, сын шахтера. Но он вполне пристоен.

Титулованный художник начал сердиться.

— Сдается мне, он не лесничий, а золотоискатель. А ты для него золотая жила.

— Нет, папа, это не так. Когда ты его увидишь, ты сразу поймешь. Он — мужчина. Клиффорд давно невзлюбил его за непокорный нрав.

— По-видимому, в нем в кои-то веки заговорил здоровый инстинкт.

Скандальная связь дочери с лесничим, — нет, он не может с этим смириться. Пусть бы связь, он не ханжа. Но не скандальная.

— Меня этот парень меньше всего волнует. Видно, что он сумел вскружить тебе голову. Но ты подумай, какие пойдут разговоры. Подумай о моей жене, как она это воспримет!

— Я знаю, досужие языки — это ужасно! Особенно если принадлежишь к хорошему обществу. К тому же он жаждет получить развод. И я подумала, может, мы вообще не будем упоминать имени Меллорса. Скажем, что этот ребенок от какого-то другого мужчины.

— От другого мужчины! От кого же?

— Ну, может, от Дункана Форбса. Мы с ним дружим всю жизнь. Он довольно известный художник. И я ему всегда нравилась.

— У-уф, черт побери! Бедняга Дункан! А ему-то от этого какая корысть?

— Не знаю. Но, может, ему это даже понравится.

— Ты думаешь, понравится? Странный же он человек, если так. У тебя с ним что-нибудь было?

— Нет, конечно. Да ему это и не надо. Для него счастье не в обладании, а чтобы я была рядом.

— Господи, что за поколение!

— Больше всего на свете он хочет, чтобы я позировала ему. Но я этого не хочу.

— Бог ему в помощь. Он и без того выглядит довольно-таки жалко.

— Но ты не возражаешь, если о нем будут говорить как об отце?

— Но, Конни, это же обман.

— Знаю. Это ужасно, но что я могу поделать.

— Обманывать, хитрить… Нет, я, видно, зажился на этом свете.

— Ты, конечно, можешь так говорить, если сам никогда не хитрил и не юлил в своей жизни.

— Но у меня это было совсем по-другому, уверяю тебя.

— У всех это по-другому.