Сидони-Габриель Колетт - Изнанка мюзик-холла

Сегодня вечером собаки ждут лишь окончания своего номера. Но вот занавес упал — и начинается битва! Гаррис успевает как раз вовремя, чтобы разнять их, покрытых розовыми пятнами от укусов, с изорванными в клочья бантами.

— Это здесь они стали так себя вести, мадам, раньше ничего подобного не было! — кричит разъяренный хозяин. — Обычно они хорошо уживаются вместе, спят рядышком у меня в комнате, в гостинице. Да только вот здешний городок очень уж маленький, верно? Хочешь сделать по-своему, а не получается. Хозяйка в гостинице мне сказала: «Одна собака не помешает, а вот двух мне не надо!» Я человек справедливый и потому по очереди оставляю ночевать в театре то одну собачку, то другую, в корзине с висячим замком. И каждый вечер повторяется комедия, которую вы сейчас видели. Днем они у меня кроткие, как овечки, но по мере того как приближается время одну из них запирать, начинается борьба за то, чтобы не угодить в корзину. Они готовы сожрать друг друга от ревности! А со стороны ничего не заметно! На морду той из них, что я уношу с собой, стоит поглядеть, она нарочно принимается тявкать и прыгать возле корзины, куда я запираю другую! Я не люблю, когда с животными поступают несправедливо. Я бы охотно поступил по-другому, если бы мог, но раз я не могу, что тут поделаешь, верно?..

Я не видела этим вечером, как хозяин уводит дерзкую, торжествующую Манетту; но я видела Кору, запертую в корзине и застывшую в немом отчаянии. Она терлась золотистым мехом о прутья корзины и просовывала между ручками кроткую лисью морду.

Она слушала, как вдали затихают шаги хозяина и бубенчик Манетты. Когда за ними закрылась железная дверь, она набрала в грудь воздуху, чтобы издать крик, но вспомнила, что я все еще здесь, и я услышала лишь глубокий, совсем человеческий вздох. Затем она горделиво закрыла глаза и легла.

— Право же, мадам, в этом спектакле чересчур много детей, вы не находите?

Эту фразу желчным и высокомерным тоном бросила мне полная белокурая дама — исполнительница медленных вальсов, упакованная в кимоно из шерстяного крепа, по семь франков девяносто пять сантимов, кимоно, которое вы найдете во всех гримерных мюзик-холла. У нее розовое кимоно, с набивным рисунком, изображающим аистов; у меня синее, в маленьких зеленых и оранжевых веерах, а у дрессировщицы голубей — лиловое, в черных цветах.

Недовольство полной дамы вызвано тем, что ее толкнули трое ребятишек в костюмах индейцев, ростом не выше охотничьей собаки, бегом поднимавшиеся к себе разгримировываться. Но настоящая цель ее колких слов — молчаливая женщина в черном, похожая на печальную гувернантку, прогуливающуюся взад-вперед по коридору.

Высказавшись, полная дама манерно покашливает я скрывается в своей гримерной, но перед этим смеривает взглядом гувернантку, которая неопределенно улыбается, глядя на меня, и пожимает плечами.

— Это она на меня намекает… Считает, что в этом спектакле слишком много детей… Ну что ж, я разве возражаю? Действительно, детей тут могло быть и меньше, начиная хоть с моей…

— Как? Вы недовольны? Но у принцессы Лили бешеный успех!

— Я знаю… Ошеломительная у меня дочка, верно? Она ведь и правда моя родная дочь… Подождите-ка, я вам застегну крючки на спине, а то вам самой не достать… Да оставьте вы, я же привыкла… И потом, у меня есть время. У дочки сейчас парикмахер, он ей локоны завивает… Я хочу немножко побыть тут с вами… Тем более она на меня только что накричала…

Позади себя, в зеркале, я вижу славное, кроткое лицо, слезы на глазах…

— Ну да, именно так, накричала… Говорю вам, мадам, эта девочка в свои тринадцать лет меня ошеломляет. Конечно, на вид ей столько не дашь, и потом, для сцены ее одевают так, чтобы она казалась поменьше. Не думайте, будто я от нее отступаюсь или нарочно говорю о ней плохо, вовсе нет.

Без всякого пристрастия можно сказать, что когда она играет на скрипке в белом детском платьице, то невозможно быть красивее и милее… А видели вы, как она выступает в костюме неаполитанского мальчика и поет по-итальянски? А как она танцует американский танец, видели? Публика понимает разницу между отличным номером, как у моей дочери, и выступлением тех бедных мальчуганов, которые только что прошли по лестнице. Они ведь истощенные, мадам! И вдобавок запуганные. Стоит им хоть чуть-чуть ошибиться — и они таращат глаза от ужаса… «Жалко смотреть», — сказала я вчера Лили. «Подумаешь! — отвечает она мне, — кому они нужны!»