Леон Кладель - Отмщение

— Стой! Кто идет?

Ответа на оклик часового не последовало. И тут же какой‑то парижский рожок прозвучал в тишине восходящего дня.

При этом сигнале тревоги командир отряда бросился в ту сторону, где протрубил рожок, и оказался лицом к лицу с женщиной, которую двое часовых ввели в блиндаж.

— Ты! — воскликнул он, сразу же узнав ее. — Ты?..

Полуобнаженная, измученная, еле держась на ногах, с горящими голубыми глазами на мертвенно бледном, точно восковом лице, с взъерошенной густой копной рыжих волос, ниспадавших на грудь и плечи, она остановилась, нежно прижимая к себе — о, так нежно! — свою ношу, которую несла на перевязи, укутав в шерстяную юбку.

— Да, это я, — наконец произнесла она, — я пришла умереть вместе с тобой, Сардок!

Сардок не дрогнул, но его крепко сжатые губы говорили о сильнейшем волнении, которое он с трудом сдерживал. Он молча раскрыл ей свои объятия, и она упала ему на грудь; и эти любовники, эти супруги страстно припали друг к другу, переживая в течение этой минуты все свое счастье, ушедшее навеки…

Три месяца до войны Сардок, прикованный к топке паровоза, бросая полные лопаты черного корма этому рычащему чудовищу, которое уносило его то ночью, то днем, из Парижа в Бордо или из Бордо в Париж, предавался мечте об упразднении наемного труда — последней формы рабства, мечте об освобождении рабов.

Сардок узнал на своем горбе все тяготы сурового труда кочегара, еще более опасного, чем труд моряка, и настолько изнурительного, что он до предела изнашивает человека и вызывает его преждевременную смерть. Сардок понял, как невыносимо бремя, тяготеющее над несчастными, которые волею судеб родились на низших ступенях социальной лестницы. И тогда этот обездоленный бедняк, продающий свою рабочую силу, этот пролетарий, этот умный плебей, в котором билось благородное сердце, почувствовал глубокую жалость к своим братьям, более слабым, чем он, одаренный самой природой неисчерпаемой энергией и редко встречающейся силой. Он понял, что им суждено претерпевать адские муки, и, мученик сам, он встал на сторону угнетенных, поклявшись помочь им добиться рано или поздно освобождения или же погибнуть вместе с ними.

Казалось, что теперь настало время покончить с бесчеловечным угнетением, которое длится с незапамятных времен. Слышно было, как постепенно разрушаются срубы старого общественного строя. Рабочие столицы, увлекая своим примером трудящихся всего света, открыто требовали права на неурезанный продукт своего труда и, на основе этого права, требовали и личной свободы.

«Немедленно помочь! Быть может, завтра не будет больше париев!»

И смельчак, навсегда порвавший с Жирондой, в последний раз оседлал своего железного коня.

Стоял ясный летний день, рельсы блестели на солнце и, как по нитке, бежали на северо-восток. Казалось, что поезд, окруженный паром и искрами, несется на крыльях. Промелькнули Ангулем, Пуатье, Тур, Блуа, Орлеан, Этамп. Оставался последний перегон. Никогда еще Сардок, этот истый горожанин, с малых лет сроднившийся с асфальтом, так остро не испытывал потребности вернуться в родной город, где тысячи колоколен вонзались в голубизну небес. Он ощущал тот священный трепет, который испытываешь, возвращаясь на родину после десяти лет отсутствия, и, радостный, подбрасывал и подбрасывал уголь в топку.

Вдруг — о ужас! — посреди огромной безлюдной равнины, освещенной ослепительно ярким солнцем, по которой полным ходом, по «прямой, мчался экспресс, Сардок своим опытным, привычным глазом заметил неподвижную человеческую фигуру, распростертую поперек железнодорожного полотна в трехстах — четырехстах метрах от паровоза… Что делать? Остановить поезд невозможно! Дать контрпар? Все взлетит на воздух!

Тут взгляд Сардока упал на канат. Он обвязался им и крикнул машинисту: «Дай свисток тормозному кондуктору, поймай конец веревки и следи за мной!»

Поспешно, в десять раз быстрее, чем это можно выразить словами, он влезает на перила, идущие вокруг котла, бежит к передней части паровоза, спускается на один из буферов, садится на него верхом и, нагнувшись всем корпусом, обхватывает ногами стальной стержень. Опустив голову, поддерживаемый обвязанной вокруг бедер веревкой, конец которой держит примостившийся к трубе машинист, Сардок протягивает руки к шпалам, где лежит женщина…

И тут свершилось чудо! Еще один поворот колес, и, было бы поздно! В тот самый момент, когда несущийся на всех парах мастодонт вот — вот должен раздавить несчастную, смельчак на лету хватает женщину, ловко приподнимает ее и держит в нескольких сантиметрах над рельсами до тех пор, пока его не втаскивают на паровоз.