Герман Казак - Город за рекой

Их лица выражали озабоченную сосредоточенность. Время от времени та или иная из женщин досадливо качала головой, как будто что-то было не в порядке или недоставало какой-то вещи, но потом вдруг словно бы вспоминала, где она могла лежать, и с радостной улыбкой извлекала ее из укрытия. И так каждый раз женщины убеждались в наличии и сохранности своего воображаемого добра, которое они заботливо и ревниво оберегали, и какой-то дух алчности витал над ними.

Они протягивали попеременно друг другу ту или иную вещь, ощупывали ее, как бы оценивая ее добротность или определяя степень поношенности, и клали в соответствующую кучку. Некоторые, присев на корточки, будто бы вдевали нитку в иголку и начинали что-то штопать или шить. И хотя вещь существовала только в их воображении, они, прошив строчку или две, со вздохом прерывали занятие, чтобы дать своим пальцам немного отдохнуть, после чего с прежним усердием принимались снова за работу, ведь запас вещей казался неисчерпаемым. Движения женщин, что бы они ни делали — разбирали ли белье или укладывали его в стопки, зашивали или штопали, — сохраняли определенную плавность, танцевальность, как если бы они разыгрывали пантомиму. Ведь они объяснялись без слов, только взглядами, в которых проскальзывало что-то плутоватое — как у согласно действующих воров, крадущих чужое добро. И все же это было, несомненно, их собственное добро, которое, возможно, досталось им от родителей или еще от бабушек и дедушек и которое они приумножили или сами нажили, чтобы передать потом наследникам. Так озабоченной деятельности их, как бы она ни противоречила всякой практической цели, присущ был дух извечного бытия. Деловитая сосредоточенность, с какой повторялись все жесты, последовательность непрерывающегося действия, хотя никакого действия, в сущности, уже не было, возводили усилия и тщетность повседневной жизни в абсолютный образ.

У Роберта, который как завороженный смотрел на это зрелище, возникло ощущение, сходное с тем, какое он испытывал с Кателем: что он странным образом уступает женщинам в знании вещей. Когда он наконец оглянулся на художника, который, примостившись в углу, зарисовывал эту картину в свой альбом, у него мелькнула мысль: а нет ли среди этих женщин и Анны?

В это время где-то близко неожиданно прозвучал, как и утром в трапезном зале, сигнальный гудок, который оторвал женщин от их занятия. Они проворно уложили в шкафы и комоды воображаемое добро и, окинув его напоследок любовным взглядом, неспешно разошлись.

Слабые сумеречные тени легли на голый прямоугольник пола. Небо, хотя оставалось еще светлым, казалось уже не таким бездонно-синим, зато более сияющим, как будто оно все было пронизано в этот закатный час лучами солнца.

Катель захлопнул свой альбом.

— Час закончился, — сказал он так, словно говорил нечто само собой разумеющееся для Роберта.

— А Анна не могла быть среди этих женщин? — спросил Роберт, не замечая, что, назвав фрау Мертенс по имени, выдал свое отношение к ней.

Однако художник оставил это без внимания и повел Роберта через открытые подвальные помещения к каменному коридору. Он объяснил Роберту, что тот должен идти, следуя все время за знаком К-1, чтобы не пропустить выход наверх, к площади с фонтаном. На прощание Катель обещал заглянуть как-нибудь к нему в служебные помещения в Старых Воротах. Нанести визит в гостиницу он отказался.

Роберт сидел в своем гостиничном номере в кресле, откинувшись назад и заложив руки за голову, и смотрел на тянувшиеся вверх языки пламени двух восковых свечей, стоявших перед ним на столе.

Расставшись с Кателем, он благополучно добрался до знакомых окрестностей подземного города в районе площади с фонтаном. В трапезную он не заглядывал. По пресному запаху, который плыл по коридору, он заключил, что пожилые мужчины и женщины снова сидели за своими дымящимися мисками. Он прошел только к нише и забрал свой чемодан. С минуту постоял на том месте, где утром последний раз видел Анну, как будто надеялся, что его желание встретиться с ней сможет каким-то чудом вызвать ее появление. Но Анны не было ни в подвалах, ни наверху, у фонтана.

Он стоял, как и утром, подле каменной чаши бассейна, прислушиваясь к журчанию стекающей струи, и блуждал взглядом по всему пространству площади, над которой уже сгущались вечерние сумерки. Окрестность казалась теперь не столь чуждой, напротив, чуть ли не близкой, но Анну он так и не встретил; значит, он должен прийти сюда, чтобы увидеть ее, завтра утром, в такое же время, как сегодня, когда он приехал с вокзала. В столь ранний час его еще не могут ждать в архивных помещениях, и он до службы успеет заглянуть на площадь с фонтаном.