Герман Казак - Город за рекой

Тут сидел приятель-поэт, который умер с горя, сломленный несчастным духом своего времени. Высокий открытый лоб его светился, как и прежде, умом, только между бровей лежала складка страдания. Роберт часто бывал у него в доме и знал стихи его семи поэтических сборников, которые попадались ему и в Архиве. Поэт заслуживал первого тоста, и Роберт обратился к нему со словами: "Вечно пребудет земля нашего духа приютом", — строкой из стихотворения поэта, написанного им в память об умерших друзьях.

Несколько неловким, размашистым движением подняв бокал, приятель-поэт произнес в ответ: "Отныне и навсегда!" И прибавил, прежде чем поднести бокал к губам: "Жаль все-таки, что все прошло. Земля, прекрасная звезда наших желаний, существует, только пока на ней живут". Он отпил глоток и устремил задумчивый взгляд перед собой, продолжая держать бокал в руке.

— Ты знаешь, Роберт, — сказал он после минутного молчания, — я не вынес безумия немцев, тех немцев, что сами себе были врагами.

— Ты сохранил верность возвышенной музыке сфер.

— Моя воля иссякла! — воскликнул поэт, глядя в пустоту; это были слова, которые исторглись из его губ в минуту смерти.

Хронист поочередно приветствовал сидящих за столом: артиста из Дрезденской Колонны, чей резкий, прерывистый смех напоминал крик лошака, пражского архитектора, и Лео, художественного критика, с китайской бородкой на искаженном конвульсивной улыбкой лице. Рядом с Кателем он увидел Эрдмут, возлюбленную своей юности, а вон там ему махнула рукой Ютта, родом с Рейна, которая погибла при пожаре; она, со свойственной ей порывистостью привстав с места, чуть не опрокинула бокал с вином. Тут сидел Иоахим Фельде, остроумный забавник с радио, оживленно беседуя с месье Бертеле, а там Бебукен, который с приятной улыбкой всю жизнь изворачивался, как мог, и все же был вынужден под конец сунуть свою умную голову в петлю, им же самим завязанную. Увидел он здесь и художника-шрифтовика, которого они дразнили между собой "ненасытная радость".

Напротив архивариуса наискось сидел мужчина лет пятидесяти, спокойно наблюдавший за сидевшей за столом компанией. Умный, по-крестьянски скроенный череп, лицо, отмеченное печатью глубокой мысли и страдания. На носу подрагивало пенсне в черной оправе. Тонкая морщинистая шея высовывалась из-под широкого отложного воротничка.

— А я и подумать не мог, что еще раз увижусь с вами! — воскликнул Роберт.

— Завеса, скрывающая неведомое, время от времени приподнимается, — приветливо отозвался профессор, когда-то заведовавший кафедрой католической философии, — и новый шаг связан с новым риском.

— Ваша старая тема! — сказал Роберт.

Когда профессор Мунстер попросил хрониста молиться за него, Роберт заметил ему, что он все больше отмежевывается от христианской догмы белой расы.

— Когда-то, — возразил профессор, — вы называли молитву западноевропейской формой медитации. Погрузитесь же в медитацию. Это единственное, что еще может помочь.

Роберт знал о муках и страданиях, через которые прошел уважаемый друг. Болезнь только усилила его набожность. Как он мог прикидываться теперь, когда узнал действительность в городе за рекой?

Архивариус осторожно намекнул на разочарование, которое, должно быть, испытал философ, ведь после смерти все оказалось совсем иным, чем он это представлял себе при жизни.

— Если признаться, — снисходительно и скромно сказал профессор, — то это тяжелейшее экзистенциальное испытание.

— Я вижу во всем здесь только исполнение безжалостного закона…

Леонхард, стоявший сзади, толкнул стул, на котором сидел Роберт; возможно, это вышло нечаянно, только архивариус оглянулся на него.

— Или?.. — уклончиво заключил он начатую фразу вопросом.

— Или, — сказал профессор лукаво, — место, где мы окончательно теряем способность возмущаться своими поступками.

Хронист озадаченно смотрел на него.

— Значит, — сдержанно сказал он, — участь саморазложения?

— Последний барьер перед божественным очищением.

— А какими были ваши последние слова — перед тем как в вас угасло сознание жизни?

— Последние мои слова были: "Metanoeite!" — сказал профессор. — Одумайтесь! Покайтесь! — Он, глядя на Роберта, отпил глоток из своего бокала.

Дверь распахнулась, и на пороге появился новый гость. Худая фигура с седыми волосами, тщательно расчесанными на прямой пробор, двигалась медленно, чуть пошатываясь и шаря руками вокруг себя в воздухе. Слуга, слегка поддерживая гостя за локоть, направлял его к столу.