Наталия Роллечек - Избранницы

— Перестаньте! — пыталась утихомирить расходившихся воспитанниц сестра Алоиза. — Те, кому не достанется места, поедут в следующее воскресенье. Как вам не стыдно драться на улице! Ведь люди на вас смотрят!

Однако в обещанное «следующее воскресенье» ни одна из девчонок не верила, а то, что на нас смотрят люди, — мало кого беспокоило. Лихорадочно цепляясь за сплетенные из вербовых прутьев борты, каждая старалась во что бы то ни стало вскарабкаться в уже до предела заполненную корзину саней. Мне досталось место возле кучера.

Сестра Алоиза, заметив, что какая-то пани сунула Казе в руку злотувку [1] Злотувка — денежный знак, бумажный или из металла, достоинством в один злотый. , возмущенная, сорвалась со своего места.

— Казя и все остальные, не поместившиеся в санках, немедленно марш домой!

Десятка полтора воспитанниц побрели назад, громко ругаясь и возмущаясь.

В это время к санкам подбежала опоздавшая Стася. Увидев, что они забиты до отказа, она перевела на монахиню свой полный отчаяния взгляд.

— А где же саночки?

— Какие саночки?

— Ну, такие маленькие саночки, — по голосу Сташки чувствовалось, что она вот-вот заплачет. — Ведь должен быть кулиг [2] Кулиг — катание на санях, чаще всего на масленицу. Во время кулига образуется санный поезд, своеобразный и веселый, так как к конным саням, на длинных веревках, друг за другом, привязываются маленькие санки-салазки. …

— А у нас и есть кулиг, — подтвердила воспитательница, хмуря брови. — В чем же дело?

— Да, на кулиге, — упорствовала маленькая Сташка, с трудом сдерживая слезы, — саночки едут по снегу. Много, много маленьких саночек, привязанных к шнуру, Я видела!

Сестра Барбара высунулась из саней, схватила под мышки плачущую девчушку и усадила ее рядом с собой.

Несмотря на протесты сестры Алоизы, нашлись и саночки. Железные, с выгнутой спинкой, они служили зимой для доставки свиньям помоев в бидонах. Привязанные шнуром к саням, они выглядели вполне прилично, и не только Сташка, но и ни одна из нас не сомневалась уже в том, что эти железные саночки, весело подскакивающие на снегу, убедительно свидетельствуют о весьма радостном событии: полтора десятка сирот-воспитанниц приюта едут кулигом!

Мы вернулись, когда уже опустились сумерки. Сбросив в чулане затвердевшие от мороза плащ, берет и дырявые валенки, я помчалась в столовую. В печи дотлевали еловые шишки. Молчаливая Казя, присев на корточки, усиленно дула в черную печную пасть: там вспыхивали красные языки пламени и сразу же гасли. В воздухе стоял запах гари и хвои. Было холодно. Сквозь щели в деревянных стенах проникал морозный воздух.

Утомленные, сонные, сидели мы на лавке, тесно прижавшись друг к другу, уставившись в черный прямоугольник окна, за которым неистовствовал январский ветер.

Послышался голос Владки:

— Ну и тишина во всем доме! Будто никого в нем не было и нет.

— Вот именно, — отозвалась я. — А может быть, нас и в самом деле нет и нам только кажется, что мы есть?

— Что-нибудь случится, — убежденно заявила Владка. — На крещение тоже было так вот тихо, а потом оказалось, что кот влез в кладовую, сожрал литр масла, а всыпали за это Казе.

— Тихо ты, — цыкнула на нее Казя. — Лучше давайте почитаем молитву, а то в такой вечер нечистая сила любит страшить. Ой, как завывает в трубе!

Мы замолчали, перепуганные. Ветер гулял по крыше, шелестел сажен в печи. Где-то распахнулось окно, неожиданный сквозняк ворвался в коридор — и с адским грохотом захлопнулись двери.

— Матерь божия! — вскрикнула Зоська, срываясь с лавки. — Боже мой!

Мы все бросились к ней.

— Что случилось?

— Ой, — пролепетала Зоська, отнимая руки от лица, — за окном кто-то стоял…

— Кто?

— Такая серая морда с лошадиными ушами.

С беспокойным любопытством взглянули мы на окно. Малышки пустились в плач.

— Сейчас посмотрю, что там такое, — храбро подошла я к окну.

Девочки замерли в ожидании.

— Вот оно! Вот… — прошептала я, отодвигаясь к лавке. — Во имя отца и сына и святого духа… — Я опустилась на скамейку возле побелевших от испуга воспитанниц. — Страшное «оно», говорю вам, — длинные ослиные уши и черная морда…

— С бордовыми крапинками, — отозвалась Гелька. — Не иначе.

— В том приюте, где я была раньше, «оно» тоже пугало, — сообщила Янка. — Ночью ходило по спальне и душило девчат за горло.

— Каждую ночь?

— Э-э, нет. Только тогда, когда в монастырь прибывал кто-нибудь новый, у кого был грех на совести.