Исаак Башевис-Зингер - Папин домашний суд

Недавно власти Билгорая потребовали от евреев города выбрать себе казенного раввина, знающего русский язык (дедушка-то не знал). Рассматривалась кандидатура Иче, но Йосеф, помощник раввина, выступил против него. Тем временем появился человек со стороны, Каминер, предложивший себя на должность раввина. Это вызвало немалый шум. Турискские хасиды поддерживали дядю Иче, горлицкие — Каминера, человека, как они утверждали, ученого. Сам Каминер или его сторонники послали в Люблин губернатору письмо против дяди Иче. Дедушка заперся в своем кабинете, отстранился от всего, читал священные книги и пил ежедневную порцию наливки. Волосы у него совсем поседели, и он походил на ангела Божьего. Мама, признавая вечную истину, качала головой и бледнела.

— Надеюсь, все кончится хорошо!

Она знала, что любой, кто попытается восстать против дедушки, играет с огнем. Любой, кто говорит с ним свысока, наверняка будет наказан. За ним стоит Небо. Пусть остерегаются!

— Боже, прости дураков! — говорила мама.

Но она была и против Иче, потому что он мог добиться от бабушки чего угодно. А что до Рохеле — подумаешь, дочь Ишаи Раховера! Он был благочестивым и ученым евреем, но отнюдь не гением. Что гениального — каждый год публиковать том для женщин на идише? Обыкновенный любитель, разумеется, никакого сравнения с дедушкой. Когда Иче был у своего тестя в Рахове, испоминала мама, ему в супе подали крутые яйца! Что за местечковый обычай! Хуже того, мать Рохл настаивала на том, чтобы Иче мыл руки прямо перед тем, как она вынет халы из печи! Ишая Раховер просто-напросто провинциальный раввинчик из глуши, где обычаи сохранились со времен короля Собесского.

Я слушал зачарованно. Мое воображение уносило меня в Томашов и Рахов, к моим далеким родственникам, ожившим в рассказах мамы.

В нашем доме всегда говорили о душах покойников, которые вселялись в живых людей и зверей, о домовых, подвалах, где таились демоны. Папа говорил о них, во-первых, потому, что это представлялось ему интересным, во-вторых, чтобы дети в большом городе не сбились с пути — они ходят куда угодно, все видят, читают светские книги. Время от времени необходимо напоминать им, что мир все еще находится во власти таинственных сил.

Однажды, мне было тогда восемь лет, он рассказал нам историю, вычитанную им в одной священной книге. Если не ошибаюсь, автором книги был рабби Элиёу Грейдикер или другой грейдикский раввин. Там рассказывалось о девушке, одержимой четырьмя демонами. Можно было видеть, как они ползали по ее внутренностям, раздували ее живот, переходили из одной части тела в другую, скользили в ногах. Грейдикский раввин изгонял злыx духов, дуя в бараний рог, произнося заклинания, окуривая девушку волшебными травами.

Папа, рассказывая подобные истории, очень волновался и говорил:

— Что, грейдикский раввин был, упаси Бог, лжец? И все раввины, цадики и мудрецы лгут, одни только атеисты говорят правду? Горе нам! Как можно быть таким слепым?

Вдруг открылась дверь, вошла женщина с корзиной, в которой лежали два гуся. Вид у гостьи был испуганный. Парик сбит набок, она нервно улыбалась.

Папа никогда не смотрел на посторонних женщин, это, как известно, не рекомендуется еврейским законом. Но мама и мы, дети, сразу поняли, что женщина чем-то очень взволнована.

— Ребе, у меня к вам очень необычное дело, — обратилась она к отцу.

— Какое дело? — спросил папа.

— Дело, связанное с этими гусями.

— Ну и что с гусями?

— Дорогой ребе! Гуси зарезаны по закону. Я отрезала им головы, вынула внутренности, печень, нее другие потроха, но гуси продолжают кричать, да так жалобно…

Папа побледнел, я тоже страшно испугался. Что касается мамы, то она происходила из семьи рационалистов и была по своей природе скептиком.

— Мертвые гуси не кричат, — заявила она.

— Вы услышите сами, — настаивала женщина. Она вынула из корзины одного гуся. Положила его на стол, потом второго. Гуси были без голов, выпотрошенные — короче, обыкновенные мертвые гуси.

Мама улыбалась.

— И эти гуси кричат?

— Вы сейчас услышите.

Женщина швырнула одного гуся на другого, и сразу раздался звук, описать который нелегко. Похожий на гусиный гогот, он был таким пронзительным, таким необычным, полным такой муки, что я похолодел. Почувствовал, как волоски моих пейсиков встали дыбом и колются. Мне хотелось убежать из комнаты. Но куда? Страх сжал мне горло. Я закричал и вцепился в юбку матери, как трехлетний ребенок.