Эмиль Золя - Истина

Рахиль снова принялась плакать, и онъ цѣловалъ ее, какъ нѣжный любовникъ, стараясь утѣшить.

— Успокойся, дорогая: мы любили мальчика отъ всей души, какъ родного сына; наша совѣсть спокойна, и мы ничѣмъ не виноваты въ этомъ ужасномъ событіи.

Такъ думали и всѣ присутствующіе. Мэръ Даррасъ очень уважалъ Симона и цѣнилъ его, какъ прекраснаго преподавателя. Миньо и мадемуазель Рузеръ, хотя и не любили евреевъ, все же были того мнѣнія, что своимъ безупречнымъ поведеніемъ онъ заставлялъ другихъ забывать о томъ, что онъ — еврей. Отецъ Филибенъ и братъ Фульгентій, видя общее настроеніе, не позволили себѣ никакого замѣчанія; они хранили упорное молчаніе, и только ихъ пронырливые взгляды старались проникнуть въ суть вещей. Представители судебной власти не имѣли передъ собою никакого слѣда, который могъ бы направить ихъ къ раскрытію истины; имъ оставалось одно: предположить, что какой-то таинственный злоумышленникъ прыгнулъ въ окно и опять въ него выпрыгнулъ; допросъ не далъ имъ матеріала для какихъ-либо иныхъ предположеній. Былъ установленъ только часъ совершенія преступнаго дѣянія, — отъ половины одиннадцатаго до одиннадцати часовъ; что же касается самого преступленія, то оно скрывалось въ совершенной неизвѣстности.

Маркъ, предоставивъ другимъ столковаться о разныхъ подробностяхъ, еаправился домой къ завтраку; прощаясь, онъ дружески обнялъ Симона. Нѣжная сцена между мужемъ и женой ничего не объяснила ему; онъ зналъ, какъ они обожали другъ друга. У него, однако, невольно навернулись слезы на глаза при видѣ такой взаимной любви и ласки. Двѣнадцать часовъ пробило на башнѣ церкви св. Мартина, когда онъ вышелъ на площадь, запруженную такой массой народа, что ему трудно было пробиться сквозь все увеличивавшуюся толпу. По мѣрѣ того, какъ распространялась по городу вѣсть объ ужасномъ злодѣяніи, люди сбѣгались со всѣхъ сторонъ и толпилисъ около окна, такъ что жандармы лишь съ трудомъ удерживали любопытныхъ; между собравшимися ходили самые преувеличенные, неправдоподобные слухи, которые волновали и возбуждали всеобщій гнѣвъ. Когда Маркъ, наконецъ, выбрался на болѣе свободное мѣсто, къ нему подошелъ аббатъ.

— Вы были въ школѣ, господинъ Фроманъ; правда ли то, что говорятъ? Я слышалъ ужасныя подробности.

Это былъ аббатъ Кандьё изъ прихода св. Мартина, лѣтъ сорока трехъ, высокій и сильный мужчина, но съ добрымъ и кроткимъ лицомъ, голубыми глазами, круглыми щеками и толстымъ подбородкомъ. Маркъ встрѣчалъ его у госпожи Дюпаркъ; онъ былъ ея духовнымъ отцомъ и другомъ; хотя Маркъ не особенно долюбливалъ отцовъ-іезуитовъ, но къ этому онъ питалъ невольное уваженіе, зная, что онъ очень благоразумный и терпимый человѣкъ, скорѣе сентиментальный, чѣмъ фанатичный представитель церкви.

Въ нѣсколькихъ словахъ Маркъ познакомилъ его съ ужасными фактами преступленія.

— Ахъ, бѣдный господинъ Симонъ! — проговорилъ аббатъ сочувственнымъ тономъ. — Какое это для него ужасное горе: онъ такъ любилъ своего племянника и прекрасно держалъ себя по отношенію къ мальчику! У меня на то много доказательствъ!

Такой непосредственный отзывъ весьма порадовалъ Марка, и онъ еще немного поговорилъ съ аббатомъ. Къ нимъ подошелъ отецъ Ѳеодосій, представитель небольшого прихода сосѣдней часовни. Это былъ великолѣпный мужчина съ красивымъ лицомъ и жгучими глазами; темная бородка еще увеличивала мужественное выраженіе лица; аббатъ являлся однимъ изъ самыхъ популярныхъ исповѣдниковъ и славился, какъ мистическій ораторъ; его задушевный голосъ привлекалъ массу слушательницъ. Хотя онъ находился въ скрытой враждѣ съ аббатомъ Кандьё, но всегда выказывалъ ему знаки почтенія, приличествующіе его сану и болѣе зрѣлому возрасту. Онъ непосредственно сталъ излагать свою скорбь и душевное волненіе по поводу печальнаго событія: несчастный ребенокъ былъ еще вчера вечеромъ въ часовнѣ; онъ замѣтилъ его искреннюю набожность; настоящій ангелъ Господень! Такая у него была прелестная головка съ вьющимися бѣлокурыми волосами, — точно херувимъ! Маркъ поспѣшилъ уйти съ первыхъ же словъ отца Ѳеодосія, къ которому чувствовалъ непобѣдимое недовѣріе и какую-то необъяснимую антипатію. Приближаясь къ дому, Маркъ почувствовалъ, какъ кто-то дотронулся рукою до его плеча.

— А! Феру!.. Вы пріѣхали въ Мальбуа!

Феру былъ учителемъ въ Морё, небольшой деревенькѣ въ четырехъ километрахъ отъ Жонвиля, гдѣ не было даже своей приходской церкви; требы совершалъ аббатъ Коньясъ, жонвильскій кюрэ. Феру велъ нищенское существованіе вмѣстѣ съ женою и тремя дочерьми. Ему было около тридцати лѣтъ; высокаго роста, нескладный и развинченный, онъ, казалось, всегда носилъ платье съ чужого плеча, — такое оно было узкое и короткое. Въ его взъерошенныхъ волосахъ были запутаны хлѣбные колосья и солома; голова была длинная, костлявая; горбатый носъ выдавался надъ острымъ подбородкомъ. Большія ноги и руки стѣсняли его движенія.