Ричард Райт - Сын Америки

Он почувствовал прикосновение к своему плечу, он не обернулся, только опустил глаза и увидел блестящие черные ботинки.

– Я тебя отлично понимаю, Биггер. Ты негр, и у тебя такое чувство, что с тобой поступают не по справедливости. Верно? – голос Бэкли звучал тихо и вкрадчиво, и Биггер слушал его с ненавистью, потому что он говорил правду. Он прислонился усталой головой к стальным прутьям и с удивлением думал, как может этот человек, зная о нем так много, желать ему зла. – Ты, может быть, давно уже задумывался над негритянским вопросом, а, Биггер? – продолжал Бэкли все так же вкрадчиво и тихо. – Ты, может быть, думаешь, мне это непонятно? Ошибаешься. Я отлично знаю, каково это ходить по улицам, среди других люден, быть одетым так же, как они, говорить на том же языке и не чувствовать себя равным им по той единственной причине, что у тебя другого цвета кожа. Я знаю негров. Как же, Южная сторона всегда отдает мне свои голоса на выборах. Я как-то беседовал с одним негритянским парнем, который изнасиловал и убил белую женщину, вот так, как ты изнасиловал и убил сестру миссис Клинтон…

– Не было этого! – вскричал Биггер.

– Брось упрямиться! Если ты расскажешь все, может быть, судья отнесется к тебе снисходительно. Сознайся чистосердечно, и покончим с этим делом. Тебе сразу станет легче. Знаешь что? Если ты мне сейчас все расскажешь, я устрою так, чтобы тебя взяли в больницу на освидетельствование. Может быть, тебя признают невменяемым, тогда тебе не придется умирать…

Биггер рассердился. Он не полоумный и не желает, чтобы его считали полоумным.

– Не надо мне никакой больницы.

– Это для тебя единственный выход.

– Не надо мне выхода.

– Вот что, начнем с самого начала. Кто была первая женщина, которую ты убил?

Он молчал. Он хотел было заговорить, но ему не понравилась нотка нетерпения в голосе Бэкли. Он услышал, как позади скрипнула дверь: он оглянулся и увидел незнакомое белое лицо, вопросительно смотревшее на Бэкли.

– Я вам не нужен?

– Да, да, входите, – сказал Бэкли.

Вошел белый человек, сел и положил на колени блокнот и карандаш.

– Ну, Биггер, – сказал Бэкли, взяв Биггера за плечо. – Садись и рассказывай по порядку. Покончим с этим делом.

Биггер хотел рассказать о том, что он чувствовал, когда Джан держал его руку; что он испытал, когда Мэри стала расспрашивать его о том, как живут негры; какое лихорадочное возбуждение владело им эти сутки, проведенные в доме Долтонов, но у него не нашлось слов.

– Значит, ты явился к мистеру Долтону в субботу, в половине шестого, так?

– Да, сэр, – пробормотал он.

Он стал рассказывать безучастным, усталым тоном. Факт за фактом он излагал всю историю. Бэкли задавал вопросы, и каждый раз он медлил отвечать, думая о том, как ему связать голые факты со всем тем, что он перечувствовал и передумал, но слова выходили плоские и тусклые. Белые люди смотрели на него, ожидая его слов, и все чувства в нем замерли, как тогда, когда он сидел в машине между Джаном и Мэри. Когда он кончил, он почувствовал себя более измученным и разбитым, чем после поимки. Бэкли встал; другой белый человек тоже поднялся и протянул ему бумаги, чтобы он подписал. Он взял перо в руки. Почему не подписать? Он виновен. Он погиб. Его убьют. Никто ему не поможет. Вот они стоят над ним, наклонились, заглядывают ему в глаза, ждут. Его рука задрожала. Он подписал.

Бэкли неторопливо сложил бумаги и спрятал их в карман. Биггер беспомощно, растерянно глядел на обоих белых людей. Бэкли посмотрел на человека с блокнотом и усмехнулся.

– Я думал, будет труднее, – сказал Бэкли.

– Он все выложил как по писаному, – сказал человек с блокнотом.

Бэкли посмотрел на Биггера и сказал:

– Просто запуганный негритенок с Миссисипи.

Последовала короткая пауза. Биггер чувствовал, что они уже забыли о нем. Потом он услышал:

– Это все, шеф?

– Пока все. Я буду в своем клубе. Дайте мне знать о результатах допроса.

– Слушаю, шеф.

– Пока.

– До свидания, шеф.

Биггер, уничтоженный и опустошенный, соскользнул с койки на пол. Он услышал удаляющиеся шаги. Дверь отворилась и захлопнулась снова. Он был один, безнадежно, непоправимо один. Он повалился ничком и заплакал, недоумевая, какая сила распоряжается им, почему он здесь.

Он лежал на холодном полу и плакал; но на самом деле он твердо стоял на ногах и держал в руках всю свою жизнь, взирая на нее недоуменно и тревожно. Он лежал на холодном полу и плакал; но на самом деле он пробивался вперед, всеми своими крохотными силенками напирая на мир, слишком большой и слишком неприступный для него. Он лежал на холодном полу и плакал; но на самом деле он со страстным упорством нащупывал среди хаоса явлений путь туда, где он предчувствовал источник благодатной влаги, способной утолить жажду его сердца и разума.