Михаил Загоскин - Брынский лес

— Что ж, Софья Андреевна? — прервал Левшин.

— Опешила, батюшка!. Ухватилась за меня, да в слезы!.. Мало ли что было — дело девичье: и жаль тебя, и страшно, и хочу, и не хочу, а все-таки покончила тем, что велела тебе сказать, что завтра, сиречь в воскресенье, перед светом, когда еще в скиту все будут спать, она выйдет из огорода задней калиткой в лес и поедет с тобою, куда ты хочешь; лишь только с уговором: чтоб ты завтра же с ней и обвенчался.

— Завтра! — повторил с восторгом Левшин. — Неужели, в самом деле, завтра она может быть моей женою?

— Будет, батюшка, только мешкать не надо… Коли ты завтра чем свет не поспеешь к ней на выручку, так не прогневайся!..

— Едем, Ферапонт! — вскричал Левшин. — Скорей, скорей!

— Едем!.. Да на чем, Дмитрий Афанасьевич? Ведь нам за таким делом не верхами же ехать. Не знаю, мой Донец, а твой Султан в упряжи никогда не хаживал, и повозки у нас нет.

— Эх, Ферапонт… Да неужели нельзя достать на селе.

— Как не достать, за деньги все достанешь.

— Так что же ты?.. Ступай скорее!

— А что проку-то, Дмитрий Афанасьевич, коли мы Софью Андреевну увезем, да некуда будет с нею деваться?.. Ведь мы здесь не дома, батюшка!.. Ступай-ка лучше да поклонись боярину, он, говорят, и сам смолоду на все ходок был, так уж верно тебе поможет; а коли поможет — так дело в шапке.

— В самом деле, Ферапонт, пойду, расскажу ему все, как отцу родному, авось он меня не покинет.

— Ступай, батюшка!.. А ты, Дарьюшка, пойдем-ка со мной; я сведу тебя на село к знакомому мужичку; ты у него отдохнешь и щей похлебаешь. Здесь тебе непригоже оставаться: ведь все дворовые-то народ продувной, как раз на зубки подымут.

Когда Левшин вышел опять на луг, то с первого взгляда заметил, что во время его отсутствия получено какое-нибудь известие, которое обратило на себя особенное внимание Куродавлева. Толпы дворовых и крестьян, теснясь с любопытством около своего боярина, составляли обширный полукруг, посреди которого Куродавлев расспрашивал о чем-то двух пожилых мужиков, вооруженных толстыми дубинами. Когда Левшин подошел, один из этих мужиков говорил:

Да, батюшка! Матюху Беспалого больно избили; мы насилу довели его до села; полно, будет ли жив.

Да точно ли это хотисенские крестьяне? — прервал боярин.

— Как же, кормилец! Мы их знаем. Ведь эти хотисен-ские все поголовно такие озорники, что не приведи Господи!.. При тебе они стали потише, а напреж сего не проходило года, чтоб они в нашем лесу порубок не делали.

— Да как же они смеют?..

— Ну вот, поди ты!.. Стоят на том, что это въезжий лес…

— Въезжий лес?.. Ах, они, мошенники!.. Да ты бы им сказал, что покойный мой батюшка, и дедушка, и прадед владели этим лесом…

— Пытался говорить, кормилец, да они орут свое. «Это, дескать, лесная дача отведена на всех соседей; в ней, дескать, всякий человек волен лес валить». Матю-ха-то Беспалый, мужик задорный, сцепился с ними ругаться, слово за слово — он одного из них по зубам, а они его в дубье!.. Кабы мы его не выхватили, до смерти бы убили…

— Въезжий лес! — повторил боярин. — Вот я им дам въезжий лес!.. Да много ли их.

— Многонько, кормилец: на двадцати подводах приехали, человек за тридцать будет.

— Только-то? Кондратий, посади побольше народу на коней, да пеших человек тридцать с села наряди.

— С оружием, батюшка?

— Нет, просто с дубинами. Коли эти озорники ударятся бежать, так ты поймай кого-нибудь, да припугни хорошенько, захвати у них побольше лошадей: пусть себе походят после да покланяются!.. А коли на драку пойдут, так валяй их в мою голову — слышишь?

— Слушаю, батюшка.

— Да у меня чтоб все дрались начистоту, а не то что ударил, да сам и за куст!.. Я, брат, этого не люблю: драться так драться!.. Коли кто из наших попятится или пролежит за кочкой, так задай ему такую баню, чтоб он до новых веников не забыл — слышишь?

— Слушаю, Юрий Максимович!.. Да только, батюшка, воля твоя, теперь уж поздненько, и коли свалка будет в лесу, так не досмотришь, кто из наших сбердил.

— Экий ты, братец, какой!.. Да неужели ты не знаешь, что кто дерется молодцом, тому и самому на орехи достанется?

— Вестимо, батюшка.

— Так ты как вернешься домой, осмотри всех: на ком нет боевых знаков, того и пори: уж верно за кустом пролежал.

— Слушаю, батюшка.

— Ну, ступай же!

— Юрий Максимович, — сказал Левшин, когда боярин перестал говорить с Кондратием, — я было хотел тебе челом ударить: у меня есть до тебя кровное дело, да ты теперь так растревожен, тебя рассердили…